А может быть, и сам смех есть не что иное как развалины пережитых страданий?
16
На море не бывает развалин.
С морем ничего не происходит, и ничто не меняется в вечном лике океана. Волны движутся с востока на запад и с запада на восток, повинуясь пассатам. Течения пересекают его по своим направлениям, возникая из ничего и уходя в ничто. Грозы, штормы, тайфуны рябью проносятся над ним, землетрясения сотрясают его дно, рождая цунами. Но волны проходят, ураганы отправляются сокрушать города, а океан остается прежним.
По-прежнему рождается узкою блесткой луна и сначала бежит от солнца, наливаясь светом, превращается в яркий небесный фонарь, затем, будто опомнясь, начинает бежать навстречу солнцу, с каждым днем убывая в свете, чтобы окончательно растаять в лучах восхода.
Земля то и дело выбалтывает свои тайны, океан погружает их в вечное молчание. Волны ничего не скажут и ничего не откроют глядящему в них.
Моряк должен смотреть в небо, ибо там, среди звезд, проложен путь корабля. Шкипер, путающий Венеру с Вегой, доведет свою посудину до первой скалы.
Берега и буруны опасны невеждам. Но если капитан знает навигацию, а матросы — работу, если корабль в открытом море, а под ним глубина, то пусть его швыряет как скорлупку, пусть лупят его волны, он — невредим, он доберется до порта.
В Индийском океане «Кунигунд» попал в шторм. Четыре дня их носило, кидая с волны на волну, над двухмильной глубиной. Ветер рвал снасти, волны захлестывали палубу, рев бури заглушал стук машин. Команду укачало. Несколько человек отравились протухшей бараниной и валялись без сознания в блевотине. Другие сидели в кубрике, бессмысленно глядя перед собой. Боцман и помощник капитана били их, бранясь отчаянными морскими ругательствами, — они только мотали одурелыми башками, не отвечая и не сопротивляясь, уже готовые ко всему и примирившиеся со всем. В эти четыре дня выстаивая сумасшедшие вахты, видя сквозь ревущую мглу неизменную фигуру с квадратными плечами в клеенчатом плаще с капюшоном — капитан Чейз почти не выходил из рубки все эти дни, — понял Заврагин, почему люди становятся моряками. Понял не разумом — разум отказывался выносить суждение об этом, — а чем-то иным, стоящим выше рассудка и логики. Он понял, как можно одновременно ненавидеть и любить бурю, бояться и радоваться, умирать от усталости и жаждать работы. Это было то самое чувство, которое инстинктом понимают дети и которое покидает взрослых людей, заменяясь осторожностью, робостью, рассудительностью и желанием покоя.
Четыре дня старый, скрипучий пароход, годный только на слом, упрямо рассекал волны, борясь со стихией, тащил в своих недрах египетский хлопок в Китай. И в эти четыре дня разноязычная команда его была разделена на две части: одна полюбила море, другая навсегда испугалась его.
К концу четвертого дня ветер начал стихать. Ночью еще качало, но к утру лишь кое-где гребни волн белели пеной. К вечеру стало совсем тихо. Пароход шел ровно, волны ласково плескались о борт. Дым из труб поднимался круто вверх и, окрашенный закатом, растворялся далеко позади.
Заврагин не обернулся на шаги, но по запаху дорогого табака понял, что за спиной его — Чейз.
Оба стояли молча.
Еще в первые недели плаванья решил и твердо установил для себя Володя, что Чейз и оба его помощника вместе с лживым и хитрым боцманом-ирландцем стоят по ту сторону черты, разделяющей человечество на два непримиримых клана, что искать их дружбы незачем, они — враги, беспощадные, непреклонные, от начала времен и до конца их. Но теперь, после шторма, нечто новое вошло в эти простые и ясные мысли. Слыша за спиной сопение Чейза, Володя невольно напрягал волю, борясь с растущим чувством симпатии к этому человеку, умеющему противостоять бурям.
Он не догадывался, что Чейз испытывает такие же чувства к нему и тоже борется с возникшей в душе приязнью. Льюэшоу — славный малый, Чейз признавал это, но иностранец, социалист, смутьян, имя которого, по неписаному морскому закону, капитану следовало внести в черный список, хранящийся у начальников тех портов, куда заходят британские суда. Чейз молча курил и думал. Левашову было слышно; как постукивает о крепкие капитанские зубы мундштук старой, хорошо обкуренной трубки.
— Курс? — отрывисто спросил капитан наконец.
— Норд-норд-ост, сэр! — ответил Володя.
— Ближе к осту!
— Да, сэр!
Володя повернул штурвал, беря на одно деление ближе к востоку. Штормом их отнесло далеко на юг, теперь они, сокращая путь, шли на север, мимо рифов и узостей морей Саву и Банда, рассчитывая таким образом, обогнув Целебес, Филиппины и Формозу, выйти к устью Янцзы. По карте это будет круто вверх.