А почему вверх?..
Давным-давно, еще в прошлом столетии, только что принятый в гимназию мальчик, которого звали Володя Заврагин, перевернув карту, с восторженным любопытством рассматривал удивительные, ставшие вдруг незнакомыми, волшебными, очертания материков. Обращенные севером вверх, они свисают застывшими потоками. Как будто кто-то плеснул краску на глобус, и она, густея, медленно растекалась по нему, застывая по пути… Но если повернуть глобус кверху югом, они становятся похожи на пламя костра, полыхающего на ветру. Словно огромные языки огня поднимаются к небу, рассыпая искры островов над собой. Как красивы изумительные очертания Азии, когда она обращена югом вверх! Со странным, новым чувством смотрел он таким образом на землю, как на новую, удивительную планету, на новый мир, который еще надо открыть и понять.
Кто и когда решил, что карта должна быть повернута севером вверх? Чья воля решила это? Почему человечество покорно и без споров приняло эту волю? Учитель географии, к которому он обратился в гимназии с этим вопросом, так и не смог сказать ничего вразумительного. Он что-то говорил про Полярную звезду, про Солнце и Луну, про удобство ориентироваться по ним в Северном полушарии, но в чем заключается это удобство — объяснить не сумел, а может, и не считал вопрос лопоухого мальчугана заслуживающим серьезного размышления. Он качал головой и пожимал плечами, удивляясь, как этакая чепуха могла прийти гимназисту в его стриженую голову?
Володя же с той поры стал испытывать мир сомнением, с каждым днем находя все больше поводов для несогласия с его установками.
Между тем смеркалось. Закат погас, утонул в волнах тоненький серпик молодой луны. Только звезды да фосфорический блеск теплых вод, рассекаемых пароходом, светили теперь морякам.
Чейз раскурил новую трубку и шагнул вперед, став рядом с рулевым. Постояв несколько секунд молча, он протянул руку и, указывая на сияющую точку среди множества других сияющих точек в густо-синем, почти черном ночном небе, назвал ее:
— Ригель.
Володя не сразу понял, что это название звезды, а Чейз между тем показал на другую точку и назвал ее новым именем. Так он неторопливо прочертил замысловатую линию, останавливаясь на звездах, служащих вехами путешествующим по морям и пустыням. Закончив, он толкнул Володю локтем и буркнул ему:
— Повтори!
Володя попытался, но не сумел повторить.
— Смотри!
Чейз отстегнул цепочку часов. Тыча трубкой в небо, показал звезду, четко выговаривая ее название, и больно хлестал Левашова всякий раз цепочкой по шее.
Так учили на море испокон веку. Так учил Чейза старый контрабандист — капитан Шендиш, окончивший дни в каторжной тюрьме на Соломоновых островах, попавшись на грузе опиума-сырца, который он вез в Сан-Франциско из Сиама. Чейз, будучи в то время третьим помощником, отделался шестью месяцами, дав себе слово в будущем обходиться только такими нарушениями законов, которые наказываются штрафами.
— Повтори.
Голос Чейза прозвучал жестко и настойчиво. Злясь на боль от ударов, на непрошеное ученье, Володя, к полному своему изумлению, повторил одно за другим названия звезд, необходимых навигатору.
Чейз молча курил. Потом ткнул трубкой, указывая на звезду, и спросил:
— Что это?
— Спика, сэр!
— Ладно… — буркнул Чейз, отходя.
Вглядываясь в небо, Володя мысленно повторял про себя: «Ригель, Бетельгейзе, Процион, Регул, Кастор, Капелла, Алголь…»
Невольно почувствовал он благодарность к этому сильному, нелюдимому человеку, заметившему и выделившему его изо всей команды, этой разноликой толпы трезвенников и пьянчуг, трудяг и ленивых обормотов, жадюг и расточителей, простачков и хитрецов, обреченных сидеть в этой горячей железной коробке, мотающейся по ласковым и хищным южным морям.
А может быть, капитан Чейз и не выделял его, а стоящему у руля вахтенному матросу ради дела полагалось знать это все? Может быть, с ним поступали правильно, ставя к рулю, но платя ему, как юнге, половину тех денег, которые причитаются рулевому? Спросить было некого. Володя заметил, что моряки не любят расспросов, не уважают расспрашивающих. На море объяснять и растолковывать не принято. На море надо самому уметь видеть и понимать увиденное. Моряков не лелеют, не пестуют. Они вырастают сами, как колючие травы среди угрюмых камней, без жалости к себе, пробивая свою дорогу…
Но почему, в таком случае, на тех вахтах, которые он стоял с помощниками капитана, ничего подобного не случалось? Почему они не показывали ему звезд, не учили, как замерять высоту солнца над горизонтом, а только приказывали держать то или иное направление по солнцу? Чейз не только приказывал, но при этом кратко и как бы нехотя объяснял, почему надо делать то или иное.