С тех пор он стал с нетерпением ждать вахту с капитаном, ждал нового урока, каждый раз сомневаясь в такой возможности. И в самом деле, Чейз не спешил. Посреди океана, под звездами человек невольно чувствует себя живущим в вечности, а в вечности не спешат. Каждый раз, глядя на молчаливого Чейза, Володя думал: ну вот и все, прошла охота у Чейза учить его. Передумал, или настроение изменилось…
Но Чейз, по-видимому, не умел менять решений. Помолчав, все так же холодно, равнодушно, начинал подбрасывать ему что-нибудь из той мошны, где хранил и опыт, и знание — единственные сокровища, которые человек может считать своими. Богатства, которые ни украсть, ни расточить нельзя!
Помощникам учить Володю не приходило в голову. Вахты с ними протекали скучно. Хотя второй помощник, вытянув в самом начале у него признание в том, что он анархист, заводил время от времени длинные политические разговоры, но так как Володя плохо понимал по-английски, а помощник так же плохо владел французским, эти собеседования оказывались лишенными реального смысла. Из того, что сумел понять, Володя сделал вывод, что помощник — пустой, недалекий человек, случайно увлекшийся социализмом просто потому, что тот подвернулся ему под руку. С таким же энтузиазмом он мог увлечься чем угодно — от крайнего индивидуализма до мрачной религии иеговистов.
В душе его не было ни настоящей любви к людям, ни того хотя бы сочувствия, которое возникает при подлинном стремлении к переустройству мира. Любая схема могла бы свободно улечься в ней. Поняв это, Володя потерял интерес к его болтовне. Несколько раз отвечал невпопад. И помощник постепенно перестал рассуждать, досаждая вместо того мурлыканьем всевозможных мотивчиков, которыми он скрашивал свою неутолимую скуку.
Первый помощник никогда ничего не говорил, не спрашивал, не пытался рассказывать сам. Вахты с ним проходили в гробовом молчании. С ним было легко. Он не мешал думать.
И Володя думал, время от времени поглядывая на освещенную картушку компаса и снова обращая взгляд в бесконечную фосфоресцирующую даль, через которую медленно тащилась старая калоша, гордо именуемая «Кунигунд». Старая калоша — Земля, с ее многолюдной, разноязычной командой, тоже тащилась через бесконечные дали.
Где-то бунтовали, где-то дрались, яростно спорили, наслаждались и веселились. А вокруг были бездны и звезды…
17
В вокзальном киоске были только финские и шведские газеты.
Почтовым поездом должны были привезти «Новое время», но питерские поезда последнее время ходили неаккуратно. Их подолгу задерживали на границе. Вылавливали государственных преступников…
«Этот господин в белых валенках и шапке с ушами ждет, по-видимому, русских газет», — решил финн-киоскер. Здесь, в глубине великого княжества, русских было немного. Порывшись в непроданных газетах, он извлек оттуда старый номер, напечатанный русским шрифтом, и протянул господину.
Тот поначалу заинтересовался:
— Ну-ка, ну-ка! Что это за «Оттуда»? Покажите… — Но, пробежав взглядом заголовки, рассмеялся: — Н-ну, комики!.. Нет, премного вам благодарен! — и вернул газету.
Нет так нет. Киоскер бросил газету в кучу старья. Сегодня или завтра придет хозяин картонажной мастерской и оптом заберет всю ту бумагу, чтобы превратить ее в кучу веселых и ярких рождественских коробочек с подарками для детей, забавных и страшных масок, ракет и хлопушек. И все политические страсти, слухи и сплетни, восхваления и обличения, угрозы, намеки, пророчества, потоки лжи, крупицы истины, никому не нужные сообщения, никого не волнующие призывы — весь этот гомон болтливых базарных зазывал, уложенный в узкие столбцы статей, уже на этой неделе превратится чудесным образом в детский радостный крик, в восторженное сияние глаз, в рукоплесканье и смех. Все в конечном счете обращается к добру в этом мире. Вот и газета, не понравившаяся русскому господину в белых валенках, пройдя через чан с клейстером, окажется желанной и нужной множеству ребятишек…
Размышляя об этом, киоскер неторопливо закурил трубку и, глядя вслед русскому господину, медленно идущему по пустынному перрону, решил, что надо спросить у него, какие именно газеты хочет он получать, и наперед оставлять их для него. Ведь эту русскую газету он не захотел даже посмотреть повнимательней. Рассмеялся и бросил.