Еще восемь с половиной месяцев назад это решение принесло бы ему радость полностью удовлетворенного честолюбия. Но теперь эта радость, вспыхнув, тут же очень быстро погасла. Предстояла большая, утомительная и, как все чаще думалось ему теперь, бессмысленная работа, если и приносящая пользу, то каким-то иным, чуждым и враждебным Проклову планам.
Все больше вспоминались ему последние напутственные слова Озмиева и поразившая его мысль о том, что цепи, снятые с раба, будут надеты на героя, если идея, которой он служил большую часть своей бурной жизни, восторжествует. Сам себя Проклов считал принадлежащим к героям. Мысль, что он борется за собственное порабощение в будущем, была ему ненавистна и мучительна. Но как возразить ей, как убедительно опровергнуть ее, он не знал.
Раздвоение души, начавшееся в тюрьме, продолжалось.
Оно с особенной остротой охватило его в Киеве, куда он приехал на второй же день после получения письма. Встреченная им на конспиративной квартире женщина показалась ему олицетворением всей бессмыслицы его борьбы. И то, как она двигалась, покачивая головой при каждом шаге, и ее комната, заваленная в беспорядке лоскутьями, комками кудели, заготовками тряпичатых кукол, ее растерянные, блуждающие глаза, рассказ ее с бестолковыми повторениями и многочисленными подробностями, усугубило это брезгливое чувство.
«Игра, игра, бессмысленная игра! Самообман дураков! — говорил он себе. — И как я прежде ничего этого не видел? Как это все жалко, ничтожно и главное — ни к чему! Жандармы — те хотя бы знают, что делают! А мы либо им помогаем, либо губим своих. Сможем ли мы победить? Да нет же, конечно, не сможем. Только унавозим своими трупами почву, которую пахать будут другие… Может быть, действительно правильно было бы, раз уж молча принял свободу из жандармских рук, честно сотрудничать с Озмиевым? Или поздно уже? Да нет, это никогда не поздно… Противно, гаденько, а? Э! Условность! Зато за ними и сила, и не только сила, а и смысл, и справедливость, если угодно! Не тупое сопротивление правде, как прежде я полагал, нет, нет, у них — идея! Сплоченность и единство!.. А правда… Еще крепко надо проверить да продумать, что есть правда!»
— Скажите, а касса партийная цела? — перебил он все еще объясняющую и растолковывающую что-то женщину.
Та слегка покраснела.
— Касса? Вот, право, не знаю… Кажется, было что-то такое, но я не знаю… Это ведь меня не касалось. Я думаю, что деньги хранятся где-то, их, мне кажется, не нашли…
— Так что же вы?! — перебил он ее. — Это ж надо в первую очередь выяснить. Без денег не работа! Надо давно уже было послать в тюрьму с передачей запрос. Можно было бы в мандарины — у них корочка отстает — спрятать бумажку или в орех, в скорлупу, заклеить. В папироску, на худой конец, заложить… Вы что? Первый день замужем? Не знаете, как что делается? Подобрать надежную невесту, послать на свидание!.. Надо ж как-то действовать, господа хорошие! Главное сейчас — кассу, кассу выручить! Деньги необходимы: надо лабораторную посуду приобрести, оружие купить, да и на прожитье!.. Я, например, без копейки сюда приехал, хоть на паперть иди!
— Я куклы делаю, мне обещали в лавке заплатить немного, я вам тогда дам…
Проклов поморщился:
— Да не обо мне речь! Я-то достану, не беспокойтесь! Я говорю, что нельзя вот так сидеть спустя рукава. Если касса есть, ею надо воспользоваться! Если нет, надо организовать экспроприацию почты или банковского кассира взять с деньгами! Этот педагог ваш, наверное, связан с молодежью, у него есть надежные, смелые ребята на примете?.. Вы меня с ним сведите поскорее! Он женат?
— Да… — Она покраснела. — Но жена его совсем не такая, она не сочувствует, напротив…
— Понятно! Значит, у него нельзя остановиться… Тогда вот о чем подумайте: нет ли на примете буржуя из сочувствующих, чтобы, не называясь, не представляясь, пожить у него пару деньков хотя бы?
— Да, да! Такого можно найти, я, пожалуй, знаю такого…
— Ну и прелестно!.. Значит, ночую у буржуя, а вы мне завтра с утра устройте свидание с педагогом.
— Хорошо, я постараюсь… Я понимаю… Я сделаю…
На следующий ли день, или много дней прошло, известно лишь, что было это в субботу, летним солнечным утром, над столом начальника Киевского охранного отделения мягко зазвонил телефон. Кулябко не любил резких звонков, громких криков, стуков и грохотов. Он повернулся в кресле и снял трубку.