— Ну как мне вам доказать, научите! — кричал в ответ Бныкин, и в голосе его слышались слезы. — За все мои старания!.. Мерси вам!.. «Французы»! Чтоб я французам, которые Москву сожгли!.. Да лучше возьмите ливольверт-бульдог и застрелите меня из него!.. Я позволяю вам застрелить! Пущай!
— Был, был вчера человек от «Патэ», его видели!
Благонравов слегка поморщился:
— Нет, нет, Тонечка! Это месье Тисье вчера ко мне заходил. Ну не надо же так!.. Ах, Бныкин, Бныкин!..
При этом он взглянул на Крылова, очевидно не узнавая. В Крылатском много было дачников. Да и так, прогуливающиеся, прослыша про киносъемки, наезжали, набредали, надоедали расспросами…
«Еще один! О господи!..» — подумалось Благонравову.
— А вот и я! — нелепым, каким-то клоунским от смущения голосом возгласил Крылов, улыбаясь во весь рот и снимая шляпу. — Узнаете своего ночного попутчика? Помните? Из Москвы в Питер… Еще казаков ждали на разъезде, метелица…
— Боже ты мой! — перебил Благонравов и пошел к нему с распростертыми объятиями. — А я-то гляжу… Вот это кто!.. Ну, Вик… Василий Михайлович, ты просто неожиданный человек! Я уж и ждать перестал! Тонечка, это Василий Михайлович Крылов, я тебе рассказывал о нем!..
— Да я уже догадалась! — холодно сказала Антонина Николаевна. — Куда же это вы запропали, господин Крылов? Мы так ждали вас в прошлом году!.. — упрекнула она, по-мужски протягивая руку. — Столько наговорили, такие проекты великолепные строили…
— Я уже подумывал, не в Сибирь ли его закатали! — похохатывал Благонравов, ласково похлопывая Крылова по круглой спине. — Как-то в газетах читаю строчку, там про Дранкова упомянуто, смотрю: в числе сотрудников — Крылов! Ну, непременно он, думаю… Переметнулся! Это что же, Василий Михайлович, ты или не ты?
— Я! Я!.. Я вам потом доложу подробнейшим образом всю горестную историю попытки моего сотрудничества с этим… не хочу при даме называть этого проходимца именем, которое он заслуживает…
Бныкин облегченно вздохнул и незаметно перекрестился. Сошло на этот раз. И дальше будет сходить, даст бог!
Ах, Бныкин, Бныкин!
22
Весь день солнце светило в корму, а море густо и гладко синело впереди. Погода была ясная и безветренная. Часов в одиннадцать оставили Трапезунд и теперь шли на Одессу. Пароход был новенький, но уже замызганный до крайней степени. Вся верхняя палуба была завалена всевозможной кладью, а на свободных от клади местах теснились пассажиры, большей частью богомольцы, возвращающиеся из Палестины. Украинцы и русские. С их говором мешалась кое-где молдаванская, еврейская, греческая речь. Среди палубных пассажиров находился и Яша Рузанов, загорелый до черноты, похудевший. Денег у него почти не было, что он будет делать на родине, он не знал. Не знал даже, куда поедет из Одессы. Дядя Сережа все еще гастролировал со своим театром по дальним сибирским городам. Да и не хотелось бы ни с чем, без гроша возвращаться под его родственный кров. Ехать в Петербург? В Москву? А там что?
Высокий мужик с остро выступающими под рубахой лопатками читал по складам, водя пальцем по строчкам в истрепанной книге:
— «И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в город Давидов, называемый Вифлеем…»
— Это тот, где мы были, дяденька? — робко спросила девица в платочке.
— Тот самый, как есть! — твердо ответил мужик, сдвигая брови, и продолжал: — «…называемый Вифлеем, потому что он был из рода Давидова, записаться с Мариею, обрученной ему женой, которая была беременна. Когда же они были там, наступило время ей родить…»
«Костромские, нижегородские?» — спрашивал себя зачем-то Яша, прислушиваясь к окающему голосу чтеца.
— «И родила сына своего первенца, и спеленала его, и положила его в ясли, потому что не было им места в гостинице…»
— А нам тоже не было, дяденька…
— А ты нас не равняй с господом, нехорошо это.
— Да я так вспомнила…
— Оно так, да не так… «В той стране были на поле пастухи, которые…»
Как Яша ни умилялся, наблюдая эту непреклонную и наивную веру в древние сказки, он понимал, что от этого умиления до той причастности к русскому народному духу, о которой он часто задумывался по ночам, как от звездных отражений в воде до самих этих звезд небесных… Люди эти были далеки от него и ему непонятны. Они возвращались из странствия туда же, куда возвращался и он, в Россию, на родину. И вместе с тем чувствовал, что они возвращаются в иную страну, несхожую с той, куда возвращался он, а может быть, чужую ей. В той России, куда они ехали, иначе, чем он, жили, думали. Там не искали причастности к господской праздной жизни, к тому, что образованные люди называют культурой. Там над этим смеялись, считая это пустой забавой. Смысл жизни там заключался в труде, в монотонной, каждодневной тяжелой работе, а цель жизни была темна и недоступна объяснению…