Орленев выбрал галстук и присел перед зеркалом, завязывая его широким бантом, входящим в моду этой зимой.
— Если б я был молодой человек ваших лет, — проговорил он задумчиво, — и так же стоял перед выбором, я бы, наверное, тоже поехал за границу, но не в университет. Заточить себя в четырех стенах! Потратить три-четыре года на слушанье лекций, на зубрежку в то время, как перед вами весь мир! Это же все равно, что добровольно завязать себе глаза и предоставить другому рассказывать, что происходит вокруг! Я не случайно спросил, надобен ли вам университетский диплом? Если нет, то я предпочел бы мир рассказу о мире. Чем слушать повествования какого-нибудь педанта о Парфеноне, я бы предпочел сам, своими ногами забраться на этот холм, потрогать колонны, провести ночь у их подножия! Уверяю вас, юноша, боги сказали бы мне за эту ночь куда больше, чем герр профессор за четыре года! Нет, только не Гейдельберг!
— А Сорбонна?
— Сор-бонна? — Орленев прищелкнул языком, будто пробуя слово на вкус. — Сорбонна — лучше! Тем хотя бы, что рядом Монмартр! Кабачки, художники на бульварах… Живая жизнь! Но зачем приковывать себя к одному месту? Пусть даже такому, как Париж! Почему не окунуться в бесконечную жизнь дорог, полей, городков и селений, где такие прелестные маленькие гостиницы с черепичными крышами, со стенами, увитыми диким виноградом? А Пиренеи? Испания? Алжир? Волшебный Восток?.. Неужели вы предпочитаете выслушать об этом рассказ какого-нибудь пустомели, а не притронуться самому ко всем этим странным и удивительным вещам?..
Яша не ответил.
Орленев продолжал насмешливым тоном:
— Образование! Умный человек получает образование из первых рук, так сказать, от госпожи жизни! Он учится от колыбели и до гроба! Он берет мед со всех цветов, а не отдает себя в рабы чужим взглядам и мнениям. Ведь образование — вещь условная! С точки зрения любого педанта: Лев Толстой — недоучка! Учился в университете, недоучился, плюнул, бросил! Максим Горький даже гимназии не кончил, мне говорили… Вы-то, наверное, гимназию кончили? Ну вот! А беспокоитесь, что образования мало. Поезжайте за границу, смотрите, думайте, спрашивайте, читайте! Если вы зададитесь целью образовывать себя, образование к вам придет… И оно будет лучше, серьезнее, чем любое университетское образование!
Яша слушал его с таким ощущением, как будто этот человек напоминал ему о том, о чем сам Яша должен был знать хорошо, но только вот забыл по нечаянности. И теперь это забытое вспомнилось.
— И все же… Все стремятся к университетскому образованию, — возразил он.
— Ну как это все? Далеко не все, юноша. Во-первых, не у всех есть та свобода действий, которую вам дают ваши шесть или сколько там тысяч. А если и есть таковая, то к ней приложены батюшки с матушками, тетушки, бабушки, исполненные суеверий и предрассудков, которые и держат их за фалды… Во-вторых, идут в университеты, одержимые жаждой получить знания именно по узкой какой-либо специальности, надеясь в дальнейшем жить и кормиться с ее помощью. В-третьих, туда идут карьеристы, поскольку университет дает человеку служебное преимущество. В-четвертых, в-пятых… Вы говорите — все? О нет, далеко не все! Идут из страха перед жизнью, из недоверия к собственному уму, хватаясь за чужой, как за костыль, идут по инерции, из стадного чувства…
Дверь распахнулась, и вошел давешний рябой служитель, неся на подносе два запотевших бокала с шампанским.
— У буфетчика-дурака токо теплое. Так я еще с вечера заране сообразил: бутылку за окно и в снег! — сообщил он, преданно взирая на Орленева. — Я знаю, так вы любите!
— Спасибо, Григорич, — ласково кивнул Орленев.
— Для вас, Пал Николаич, завсегда рад служить! — сказал рябой и вышел, закрывая дверь.
Орленев взял бокал за тонкую ножку.
— Давайте выпьем, юноша, за тот сумбур, который я внес в вашу голову! Я эти мысли высказывал когда-то Антону Павловичу Чехову, ныне, увы, покойному… Он, правда, смеялся, слушая. Смеялся очень весело, как он только один умел… И говорил, что я человек беспутный… «Послушайте, да за это же в Сибирь!» — проговорил Орленев басом, видимо подражая Чехову. — Но кое в чем и соглашался… Итак, выпьем за то, чтобы маленькое наследство, которое вы получили, стало для вас крыльями, а не путами на ногах!
Он поставил бокал, вытер платком губы, вздохнул.