— Ну, пошли? — предложил он, спрыгивая на пол.
— Вы так прямо и пойдете? Переодеваться не будете? — осторожно спросил Яша.
— Зачем же переодеваться? — возразил, оглядывая себя, и Яша отметил и отложил где-то в тайничке души комический оттенок этого непроизвольного движения.
— Удобная одежда, нестесняющая… — продолжал Мандров, — Бальзак ее любил, между прочим. Смешно? Ну что же, дело привычки. Сюртучишки и галстучки наши не смешнее, ты полагаешь? А уж коротенькие пиджачишки, которые теперь в моду вошли, это уж вообще черт знает что! Откинь привычные представления, присмотрись и сравни простоту, целесообразность старинной одежды и суетную петушиную манеру одеваться теперь. Надо десятки застежек на себе закрепить, да все время думать потом, как бы что-то не расстегнулось… Стыд! Позор… А я надел через голову балахон, подвязался вервием — и хоть в битву, хоть на костер, хоть к господу богу на суд — никуда мне не стыдно! Да здесь и стыдиться нечего: хоть китайским императором вырядись, никто бровью не поведет! Швейцарцы, мой милый, за свободу личности семь веков дрались отчаянно. С кем только не воевали. Здесь превыше всего ценится право человека быть самим собой! Оттого-то все изгнанники и еретики здесь находят свое убежище. И тиран, и толпа здесь власти своей лишены.
— Я просто подумал, не станут ли вас принимать за монаха…
— Черт с ним, пусть принимают… Страна протестантская, старухи за благословением лезть не будут. А я же останусь тем, кто я есть, — свободомыслящим русским художником. Одежда не делает монахом, говорит французская пословица…
Небо сияло будто хрустальное, солнечные лучи несли с собой всепроникающее живое тепло, а воздух был еще морозен, чист, свеж и сладостен.
— Дышишь? То-то же! — одобрительно сказал Мандров, сшибая тростью камушки, попадающиеся на дорожке. — А то, запершись в комнате, накуриться до одурения! Это, голубчик мой, и в Сызрани можно.
— Отчего именно в Сызрани? — улыбнулся Яша.
— Ну, в Кинешме, Чухломе, одним словом, в коренной русской глубине, где кроме и делать-то нечего…
Яша промолчал.
— Не жалеешь, что приехал? — спросил Мандров.
— Нет, пожалуй…
— Гм… Разве не интересно тебе?
— Очень все интересно! Но обо всем этом можно и почитать. Выписать книг в ту же Сызрань или Чухлому того же Штейнера, его по-русски издают, сиди там и читай…
— Ну-у, это ты хватил! Я с тобой не согласен, — живо возразил Мандров. — Общение, самим прочувствованное, брат, никаким чухломским чтением не заменишь! Нет, никогда! Тебе, должно быть, не понятен смысл нашего сборища?..
— Очень уж разные все…
— Толпа, согласен, толпа. Но университеты разве не толпа? Всякие собрания, союзы, партия, армия — не толпы ли? Человек вне толпы немыслим. Толпа же всегда разнолика, и если вглядеться в нее, то она интересна! Хотя вглядеться непросто… Суть в том, что здесь тоже своего рода университет. Видишь ли, во все века, из древних времен начиная, рядом существуют две школы. Университеты, колледжи, лицеи, курсы, дающие дипломы и прочее. Это школа государственная. Учреждение организованной толпы. И рядом существуют школы неофициальные, добровольные, государствами не признаваемые, дипломов и аттестатов не дающие, школы со свободным входом и выходом, предназначаемые для тех, кто хочет познавать бескорыстно, ради знания. Они не учат никакому ремеслу. Они раскрывают тайну, ту настоящую тайну, которая всем открыта, у всех лежит на виду, доступна каждому, и тем не менее для большинства людей остается тайной. Ее каждый раскрывает сам и может раскрыть только для себя. Для толп и орд людских она навеки тайна. Вот, мой милый, в чем смысл нашей школы антропософов. Школа, которую основал Штейнер здесь, идет по иной линии. Она берет начало от друидов, от жрецов Атлантиды и Египта, от Пифагора, Сократа, Платона, от садов Академы и тех времен, когда ученые хорошо понимали, что учение не может быть написано и прочтено, ибо в записи и чтении оно утрачивает свой живой, лучезарный смысл, что оно может быть передано лишь из уст в уста, от учителя к ученику…
«Как говорит! — с завистью и грустью подумал Яша. — Конечно, Сонечка бросилась ему на шею! Кем-то верно подмечено, что девицы любят ушами… Будет вот так говорить и зачарует, заколдует! Стыдно, как я примитивен и скучен, когда раскрываю рот. Вот французы, сказывали, просто болтают о чем придется, и все у них получается легко и свободно. Конечно, мне бы не сюда надо… Черт принес меня! Ведь хотел же я с самого начала во Францию… В Париж надо! В Париж!..»