Когда Мандров, выговорясь, сделал значительную паузу, Яша спросил:
— Скажите, Марк, а никогда не кажется вам, что Штейнер… ну, как бы это выразиться, не знаю… шарлатан, что ли?
Мандров поднял толстые брови и посмотрел на Яшу с таким выражением, как если бы собирался боднуть его своей большой головой в крупных завитках будто из бронзы отлитых волос.
— Гм? У тебя такое впечатление? — спросил он, исподлобья разглядывая Яшу. — Мне казалось, ты меньше заражен этим современным пустым скептицизмом, более раскрыт для восприятия истины… Впрочем, шарлатаны существуют, их множество. Я даже склонен думать, что само существование шарлатанов есть способ, метод защиты истины от вторжения в ее пределы неподготовленных умов. Шарлатаны как бы отвлекают на себя тех, кто не в состоянии раскрывать для себя тайны мира сего. Одни из них, как пишет Чехов, способны пьянеть даже от помоев, считают истиной все, что туманится и блестит, и потому прилипают к шарлатанам; другие, напротив, считают себя настолько умными, что отвергают как шарлатанство все, что не укладывается в схеме их примитивных представлений, и тоже отходят… К истине, таким образом, путем естественного отбора допускаются лишь те, кто этого достоин. Вот почему в наши школы, школы духовных исканий, вход свободен всем и каждому без отбора и контроля…
У Яши было такое ощущение, словно поэт мягко, но сурово выдрал его за уши. Он почувствовал, что краснеет. Хорошо, что Мандров шел немного впереди и на него не глядел. Яша молчал. Надо бы что-то сказать, возразить или объяснить, но ничего дельного не приходило на ум.
— Но как же различать? — пробормотал он.
— Различать-то? Да очень просто… Шерше ля фам! Шарлатан всегда, заметь, действует ради собственной выгоды, и, рано или поздно, эта дамочка из-за его плеча высунет хищную мордочку…
— Выгода бывает не только материальная. Бывает ведь желание поклонения, славы, хотя бы известности, или… ради забавы…
— Конечно! Разве я сказал — материальная? Я употребил это слово? Извини, оговорился. Я имел в виду — своей выгоды.
— Вы так и сказали…
— Да, да, своей собственной. Может быть, не личной даже, но несомненно чьей-то! У иезуитов, например, личный элемент часто отсутствует, а шарлатанства сколько угодно. Если это выгодно ордену…
— А она всегда на виду, эта выгода?
Мандров пожал круглыми плечами борца.
— Видишь ли, друг мой, — сказал он, оборачивая к Яше большое лицо с яркими светлыми глазами, — неряха часто не видит грязи, но уборщица, которая изо дня в день скоблит, моет, увидит сразу же пылинку! Так и человек, изо дня в день скоблящий и очищающий свою душу, с первого же взгляда почувствует шарлатана. Как же иначе? Истреби в себе самом шарлатана, и все шарлатаны тут же раскроются перед тобой. Это и в искусстве, и в поэзии, например… Есть только один способ научиться отличать великое достижение от шарлатанской поделки: самому достигнуть вершин мастерства… В крайнем случае попытаться достигнуть, но попытаться трудом, отчаянием, слезами и потом!
Яша, все утро намеревающийся, не теряя времени, собрать манатки и уехать отсюда — полюбовался, и довольно! — с досадой подумал, что после такого разговора заводить речь об отъезде будет не совсем ловко. Пожалуй, Мандров о нем подумает как о легкомысленном оболтусе, ни к чему не способном, глупеньком прожигателе жизни. Несмотря на ревнивые догадки по поводу Сонечки, Яша относился к Мандрову с восторженным почитанием мальчишки, которого удостоил дружбой знаменитый цирковой атлет, и мнением его он дорожил чрезвычайно.
Должно быть, уловив в его виноватом взгляде отблеск этого чувства, Мандров широко улыбнулся:
— Впрочем, все наживное, жизнь все прилепит! Пустоты надо бояться, пустоты! Потому что лепить не к чему… Ну, славно пробежались, правда? Пойдем позовем Борю и — айда завтракать! Ты знаешь, — он ласково взял Яшу под руку, — я заметил, что та хорошенькая немочка с льняной косищей всегда спускается завтракать именно в это время, минута в минуту… Ну, надо же смотреть на что-то прекрасное, когда сидишь за столом, правда?
— Но она не одна, — грустно сказал Яша, вспомнив высокого господина, всюду сопровождающего красавицу. Он был молод, лицо и руки покрыты желтоватым африканским загаром. Кончики губ холодно и насмешливо приподнимались сверху, подбородок торчал, а светлые, почти белые глаза неприятно контрастировали со смуглой кожей и черными, гладко зачесанными волосами. — За ней, к сожалению, неотступно ходит какой-то Питер Мариц из Трансвааля…