— Эта цель легко достижима, что же вы будете делать, когда достигнете ее? Жить бесцельно?
— Буду достигать успеха…
— Но это зависит не от вас. Вернее, не только от вас. На семьдесят пять процентов все будет зависеть от редактора, который может браковать ваши материалы, бросать их в корзину или печатать так, что они будут выхолощены. Успех — это морковка, которую держат перед мордой осла, заставляя его идти. Его никогда не достигнешь, а если такое происходит, то завтра с еще большей прытью побежишь за новой морковкой… Успех не может быть целью!
— Но вы-то, вы сами — как же?!
— Я выбрал эту профессию потому, что в ней заложен кратчайший путь к достижению цели, которую я имею, — пояснил Эккардт, — и эта цель достаточно крупна, смею уверить. Профессия журналиста — наилучшее, наиболее целесообразное средство для достижения этой цели. Как, впрочем, и всякая другая работа на земле…
— Но… а что же вы называете целью? — спросил Яша.
Эккардт промолчал.
— Поиск истины?
— А что есть истина? — подхватил Мандров. — Никто еще не ответил на этот вопрос!
— Совершенно верно, — согласился Эккардт. — Нет, я здесь не для поиска истины, а выполняю поручение моей газеты, которая, вам, быть может, это известно, принадлежит к социалистическому направлению. А в этом смысле учение Штейнера кажется редакции заслуживающим внимания…
— А вы, вам?
— О, мне тоже любопытно! Но если говорить откровенно, то… Я согласен признать существование духовного мира… Каждый немец, как замечено философами, с самого рождения одной ногой стоит в Атлантиде… Может, мы действительно уходим туда, в духовные сферы, потом возвращаемся. Почем знать? Но этим ли ограничивается связь миров? Мне думается, миры развиваются совместно и зависимо, но эта зависимость несознательна, она подобна химическим и биологическим процессам. Прогресс в одном мире отражается в другом неизбежно и неудержимо.
— Отсюда вывод… — пробормотал Мандров.
— Измените этот мир, и мир духовный тоже изменится! — сказал Эккардт, испытывая, как показалось Яше, искреннее удовольствие от своих слов. — Изменится человек, преобразится его духовная суть. Он войдет в духовный мир преображенным. Верните старых богов, и в мире духовном вместо христианского рая возродится Валгалла! Века и тысячелетия, конечно, должны пройти для этого. Но сам поворот к новому времени может быть мгновенен. И земля, мне думается, подошла к поворотному моменту. Если этот момент будет пропущен, если человечество не повернет свою жизнь, тогда переворот неизбежно произойдет в духовном мире. И горе земле, если это случится! Революция духа явится для земли катастрофой космических масштабов.
— Атлантида! — сказал Мандров.
— О, теперь больше, страшнее, огромнее будет все! Это произойдет и в наше время, если арийская раса не пробудится к действию, а будет барахтаться в своем бюргерском самодовольстве.
— И тогда — потоп?
— Потоп или пожар — какая разница, что за стихийные силы будут пробуждены к действию взрывом в духовном мире? Один буддийский лама высокого ранга, с которым я в его высокогорном монастыре имел беседу, сказал мне, что это все пустяки: пусть человечество погибнет, это не имеет значения в общем мироздании. Но я не согласился. В арийской расе есть много хорошего, за нее стоит побороться… Мне очень близка по духу поправка, которую Фауст вносит в Евангелие от Иоганна: «В начале было дело!» А дело — это борьба!
За разговором застолье промелькнуло почти мгновенно. Яша хотя и слушал внимательно, но был настолько взволнован мыслью о возможном своем призвании, что во всем теле ощущал зуд и сердце по временам начинало бешено колотиться.
До лекции оставалось достаточно времени, да Яша и не стремился особенно быть аккуратным. Он прошел на почту. Там нарочито небрежным почерком (признак талантливой натуры), но изысканно вежливым и лаконическим стилем написал три одинаковых письма в редакции трех крупнейших русских газет с предложением своих журналистских услуг, а также просил сообщить темы, которые могли бы заинтересовать уважаемую редакцию, и т. д.
Он немного задумался, какой написать обратный адрес, взгляд его упал на дилижанс, ожидающий на площади пассажиров, он решительно написал: «До востребования, Париж, Франция». «Пора уже удирать отсюда! Что я так привязался к этой зауми! Слушать лекции обо всем, что в конечном счете оказывалось ничем… Раскрывать тайны, которые в итоге и после раскрытия оставались тайнами, где все шло к бесконечности, а бесконечность сводилась к нулю… Нет и нет! Пусть поэты пляшут вокруг всего этого, а с меня хватит! Хватит с меня тумана! Хочу ясности, хочу жизни!»