Вам, повидавшему мир, легко понять мое нетерпение увидеть все чудеса его своими глазами. Кроме того, я жду в Париже очень важных писем и, не зная тамошних почтовых правил, опасаюсь, как бы они не пропали, если я запоздаю их получить.
Не сердитесь же, что в письме, а не в действительности Вас обнимаю. Еще раз благодарю за всю Вашу заботу и дружбу. Передайте мой поклон Борису Николаевичу. Он-то не простит мое бегство, я знаю, но тем не менее честь знакомства с ним греет мою душу! При случае передайте мой прощальный привет прекрасной нидерландке и господину Эккардту.
Остаюсь Вашим вечным должником!
Мандров, которому мысль насчет «пи» пришла в голову во время разговора, как обычно приходили ему самые разные идеи, по большей части находившие свое завершение в стихах, долго не мог уснуть. Он ворочался, сопел, пытался думать о чем-то простом и милом, например, о том, как хорошо и радостно целовать в заснеженном саду румяную от мороза девушку в длинной шубке с коньками в руках; как славно, поскрипывая по замерзшей дорожке, идти с нею, толковать про поэзию, про красоту, про дивное чудо мира, обреченного на слом неумолимыми космическими законами, но снова все то же «пи» приходило на ум, и он ломал себе голову, стараясь понять, что бы значило это чудом явившееся к нему откровение?
Потом ему стали стучаться стихи. Он уже подумал, не встать ли, чтобы записать первые строчки, твердо зная, что стоит только начать, затем все польется само собой, как из трещины, застывая в упругой форме быстрых и звонких стансов, но тут глаза его стали наконец слипаться, и лихорадочное возбуждение перешло в глубокий тяжелый сон.
В ту минуту, когда Яша на цыпочках проходил мимо его двери, Мандров видел во сне страшный, расползающийся мир. Он брел среди каких-то клочьев и пепла, проваливаясь в него все глубже и напряженно вспоминая во сне, что во всем виноват он, до конца вычисливший значение «пи». Он понимал, что мир теперь безвозвратно погиб, что спасти его можно, только убив себя, но вместе с тем сознавал, что убить себя невозможно, так как он сам теперь стал бессмертен и бесконечен, обратясь в бога, которому все надо начинать творить заново…
22
Пассажиров в старинном, ветхого вида дилижансе, сохранившемся чуть ли не с времен Конфедерации, было немного, но Яша с приятным удивлением узнал среди них Дитриха Эккардта. Журналист был одет по-дорожному, стало быть, как и сам он, покидал Дорнах. Он улыбнулся Яше своей странной улыбкой и предложил место рядом с собой. Общительный Яша, конечно, обрадовался компании: часы в дороге пролетят незаметно.
— Вас тоже не привлекает дальнейшее? — спросил Яша.
Эккардт наклонил голову в знак согласия.
— Я мог бы уехать раньше. Меня интересовал Штейнер, о котором много наслышан, но не знал до сих пор. Что же касается его лекций, то я почти все знал ранее. Это такая типично немецкая, аккуратная смесь из индоевропейской теологии, тибетского буддизма, христианских суеверий и последних открытий так называемой науки.
— Вы к науке относитесь без почтения?
— Так же, как и к любому другому суеверию. Прикладные науки, имеющие практический смысл, еще кое-чего стоят, а теории… — он махнул узкой, как нож, смуглой ладонью.
— Но теософия еще меньше имеет практического значения…
— Как сказать…
— Но я думал, что более чистой теории уж нельзя придумать!
Эккардт покачал головой.
— Это чисто практические учения. Самые практические из всех существующих.
— Но-о, — удивился Яша, — у меня не осталось такого впечатления. Впрочем, — вспомнил он, — вы ведь были в Шамбале…
Эккардт пропустил мимо ушей это упоминание и не пожелал развлекать Яшу фантастическими рассказами о своих путешествиях. Он заговорил сердитым тоном, все более распаляясь:
— Особенно здесь, в Европе, видно, как люди легко и беззаботно превращаются в тупые, самодовольные машины, способные к саморазмножению ради той же цели… — Он поднял руку, предупреждая Яшино возражение. — Вы хотите сказать что-то про интеллектуалов. Русские постоянно ссылаются на них, просто помешались на этом пункте. А мысль так же легко превращается в дерьмо, как и хлеб. Вот что такое ваши интеллектуалы! Омерзительная категория! А с каким усердием они размножаются! Наука упрощает способы производства продуктов — и в результате бурное развитие паразитизма как образа жизни, как идеологии.