— Дэн, очнись! — испуганно тряс его камердинер. — Почему ты мокрый и раздетый?
Парень хлопал глазами, скидывая со лба налипшие волосы.
— Кто это? — в домашнем костюме и тапочках к ним спустился Стоун. — Дэн? — удивился он. — Сегодня же мы не работаем, воскре…
Он не договорил, увидев стеклянные глаза Дэна. Подошёл, силой впихнул его в коридор и сказал Альберту:
— Налей ему, пожалуйста, ванную и приготовь наше лекарство.
Дэна проводили в ванную комнату. Она располагалась по соседству с оранжереей. Сквозь внутреннее окно было видно, как большие пальмы в кадках мирно покачивают разлапистыми листьями. Это успокаивало. Альберт наполнил ванну и добавил туда травяной соли, отчего вода стала изумрудной. Камердинер заставил дрожащего парня раздеться и погрузиться, как показалась Дэну в первую секунду, в кипяток.
— Сиди-сиди, сейчас тело привыкнет, — понимающе объяснил Альберт.
Камердинер положил на скамеечку халат, полотенце и удалился. Ванная наполнилась клубами пара. Кровь в жилах постепенно согревалась, размораживая и мысли. Дэн всхлипнул, но сцепил зубы.
В это время Альберт готовил «лекарство». Он налил в кастрюлю бутыль тёмного пива, добавил туда корицы, лимонной цедры, гвоздики, сахара и начал подогревать. Взболтав отдельно желтки, Альберт отправил их в ту же кастрюлю и стал взбивать. Варево загустело и превратилось в пену. Тогда камердинер затушил огонь и перелил смесь в стакан.
Когда Дэн вышел, махая широкими рукавами длинного халата, теперь уж точно похожий на печального Пьеро, его уже ждали старики. Они усадили парня и дали в руки стакан.
— Что это? — удивился, понюхав напиток, Дэн.
— Пей, пей. Это лекарство. Пропотеешь, и хворь как рукой снимет, — ответил Уолтер.
Оба внимательно наблюдали, как Дэн медленно глотает тёплую пену, а потом Стоун сказал:
— Теперь рассказывай, что случилось.
— Я даже не знаю, — пожал плечами Дэн, — я не знаю, за что и почему. Но меня бросила Адель.
Вдруг парень оживился и добавил:
— А может, это была шутка с её стороны? Глупая, конечно. Может, ей написать? Наверное, она чего-то не поняла. Я напишу, как много она значит для меня, как дорога…
— Она тебе сказала, что вы расстаётесь? — спросил Стоун.
— Да, — кивнул Дэн.
— Тогда не пиши. Может, я сейчас покажусь тебе жестоким, но ничего хуже не придумаешь, чем писать тем, кто тебя оставил. Это как пытаться бежать за намеренно выстрелившим в тебя человеком. О чём ты можешь сказать? Что могут поведать тебе? Кроме боли и неловкости ничего не получишь. Тебе хочется задать вопросы, чтобы понять. Но нет таких слов, которые бы объяснили это. Со временем само всё уляжется.
— Это грустная история, — добавил Альберт, — но всё образуется. Так или иначе. Даже сама сильная буря когда-нибудь заканчивается. Если рана не смертельная, то она со временем затянется. Говорят, что нас не убивает, то делает сильнее. Вряд ли каждый шрам нас делает сильнее, но опытнее — точно.
— А… если рана смертельная? — спросил Дэн.
— Мой друг, к большому сожалению, на каждом сердце есть такие раны. Это больно, и всё-таки можно выдержать, — сказал Альберт и добавил: — Прошу прощения, вынужден удалиться, меня ждут дела.
Камердинер ушёл. Дэн захмелел от тёплого пива, ему стало даже немножечко всё равно. Стоун задумчиво смотрел в окно на улицу. Парень к нему присоединился, и они какое-то время рассматривали накрапывающий за стеклом дождь, редких прохожих и грязные ручьи, которые несли по улице остатки листьев.
— Жизнь такая сложная штука, — сказал Дэн.
— Жизнь — штука интересная. И конечная. Как отрезок. Какой бы длинный он ни был. Это как путешествие на поезде в одиночку. Остальные пассажиры всего лишь попутчики на какое-то время. И, если кто-то вышел раньше, чем ты хотел, это досадно. И бывает очень тяжело. Но не повод бросаться самому на рельсы. Эта поездка и так закончится смертью. Не спеши к концу. И никогда не утверждай, что лучшие станции и встречи позади. Ты можешь горько ошибаться. Надо об этом помнить, — ответил профессор. Он поднял глаза и добавил, — сегодня же последний день осени! Утром я думал, что рано или поздно она приходит к каждому. Всегда. Осень. Нам всем когда-нибудь подводить итоги. Хотелось бы понять, что я увижу обернувшись. Осенью жизни. Что там, позади?
Они опять помолчали.
— Я знаю одно, — опять подал голос Стоун, — прожить жизнь, только ликуя и радуясь, невозможно. Жизнь состоит из многоцветия чувств: от чёрного горя до восторга небесных оттенков. Но этим она и прекрасна… Хочешь, я скажу, почему выбрал тебя в помощники?
— По гороскопу? — сделал предположение Дэн.
— Нет, — покачал головой профессор, — в анкете, которую все заполняли при поступлении, ты написал, что в трудные моменты тебя спасает музыка… Знаешь, некоторые раны, нанесённые нам жизнью, настолько глубоки, что иногда появляется мысль о бессмысленности бытия. И вот тогда, в этот тяжёлый час, приходит на помощь музыка. Волшебная, неповторимая. Она врачует и утешает. Музыка — великий усилитель чувств, катализатор ощущений. Душа плачет, но очищается. Мелодия, как важная пряность, с которой жизнь ярче, насыщеннее и понятнее. Я, так же, как и ты, слушал музыку, когда мне было плохо, одиноко или если случалось что-то хорошее. Поэтому я слушал её всегда.