— Как хотелось бы увидеть его гороскоп! — выдохнул Дэн.
— Да, он необычен. Но, поверь, чем больше углубляешься в астрологию, тем чаще хочется увидеть гороскоп любого человека, которого встречаешь. Наверное, как генетику — посмотреть на расшифрованную ДНК нового знакомого.
Полотна на стенах волновали. Они были необычными, завораживали, притягивали. И если отойти и сильно прищуриться, иногда можно было уловить рисунок: кусочек блестящей от дождя улицы, в лужах которой отражался свет светофора, или свёрнутую в клубочек спящую кошку…
Они переходили от одной картины к другой, пока не подошли к главной, около которой уже стояла пара пожилых мужчин. Один из них, в жёлтой водолазке, нервно размахивал тонкими пальцами, бубнил и вдруг громко сказал:
— Знаешь, Рич, неудачная картина. Автору надо было добавить сюда зелёного, если он изображал природу.
От его резкого голоса вздрогнули другие посетители и обернулись. Но он, не обращая ни на кого внимания, продолжал:
— И вообще, что он хотел сказать этой абстракцией?! Чушь! Полнейшая глупость. Он ничего до меня не донёс. Именно поэтому я написал о нём разгромную статью в «Таймс». Автор — бестолочь и бездарь, — закончил он и отошёл.
— Ну вот, Дэн, очередной урок о том, что мы только что обсуждали. О критике. «Психологическая зрелость — это понимание того, как много вещей в мире не нуждается ни в твоих комментариях, ни в твоём мнении», — задумчиво проговорил профессор Стоун, глядя на полотно. — Не знаю, кто автор этих слов, но он чертовски прав.
— Но если художник выносит полотно на публику, то она имеет право высказаться. Критика — это часть искусства, его последняя составная, — невежливо включился в их диалог Рич, друг «жёлтой водолазки» — мужчина с большой проплешиной и пучками волос, торчащими из ушей.
Он говорил каркающим голосом, однако Дэн не слышал почти ни слова — так его заворожили волосатые уши этого Рича.
— Искусство и критика — это диаметрально разные вещи, сударь. Антонимы. Как созидание и разрушение, — парировал ему Стоун.
— Даже хорошая критика? — удивился Рич, вскинув брови, и вопросительно уставился на профессора.
— Да, — кивнул Стоун. — Даже самая лучшая. Искусство — это переработка эмоций и созидание. А критика — разбор на части и отражение света чужого источника. Искусство — это рождение дитя. Критика — хладнокровное расчленение и обсуждение твоего ребёнка сторонними кумушками. Профессиональными или нет — всё одно.
— Так что остаётся нам, зрителям? — нервно спросил Рич.
— Нам остаётся либо принять чужое дитя, либо нет. Если спросили — высказать мнение. Если нет, оставить его при себе. Порой стоит понимать, что не так уж оно ценно — наше мнение. Это не золотой стандарт и не окончательное судилище…
В зал ещё зашли люди. «Жёлтая водолазка» рванул к ним, видимо, заметив автора картин. Ему ужасно хотелось высказаться. Он подошёл к робкому невысокому мужчине в очках с толстыми линзами и стал высокомерно его отчитывать, указывая на огрехи его картин. Каждое предложение он начинал с «Послушайте меня ...».
Художник побледнел и сжался.
— Это вы послушайте меня, — резко оборвал «жёлтую водолазку» подошедший Уолтер Стоун. — Давая свои советы, вы беспрекословно верите в то, что знаете, как надо.
— Но, позвольте, — повысил дрожащий от гнева голос оппонент, — я профессор живописи, сам художник. Я действительно знаю, как надо…Пропорции, золотое сечение, растушёвка…
— Пропорции. Золотое сечение… — передразнил его Профессор, — когда хотите что-то сказать, всегда вспоминайте, что, возможно, хоть вы и есть смесь из твёрдых верований, но они, однако, не являются для этого мира аксиомой. Снимите с глаз очки собственной безупречности. Делая это хоть иногда, вы поймёте, что вам и сказать-то порой нечего. Мне картины нравятся, если уж позволите высказаться. В них есть глубина. Они трогают мои чувства. А это их главное предназначение. Давид, мальчик мой, здравствуй, — он горячо обнял художника. — И не слушай этого злого дядю, это от зависти, — добавил Стоун, словно ребёнку.
При этих словах «жёлтая водолазка» вытаращил глаза, будто ошпаренный, а профессор продолжал:
— Давид, можно я куплю эту картину? Теперь она мне нужна вдвойне, раз вызывает такие споры.
Когда Дэн и Профессор возвращались домой, оставляя за собой на белых дорожках тёмные следы, довольный Стоун нёс под мышкой упакованную картину. Дэн тоже повеселел. Он слепил снежок и, кинув его в ближайшее дерево, сказал: