В вестибюле Шарохин направился в темный закуток, куда выходила дверь кассы. На его стук дверь приоткрылась. Фотограф проворно сунул в щель черный пакет. Дверь открылась пошире. Володя увидел пожилую кассиршу. Она, улыбаясь, вынимала из пакета фотографии.
— Прелесть что за девочка! Чудо-ребенок! — умильно нахваливал Шарохин, наполовину протиснувшись в дверь. Затем обернулся к Володе: — Давайте рубль! — И опять сунулся в дверь: — Снимок, который вам больше всего понравится, мы увеличим. — Рука Шарохина пронесла Володин рубль в дверь и вручила растроганной кассирше: — Два билетика на шесть часов.
Кассирша протянула Шарохину два билета. Не отрывала, не размечала места своим толстым синим карандашом. Володя понял, что билеты были заранее для кого-то отложены!
— Четырнадцатый! Середина! — Шарохин восторженно причмокнул. — Вот что значит затронуть чувства любящей бабушки! На таких местах у нас сидят только звезды самодеятельности.
Шарохин для чего-то посмотрел билеты на свет и Володе велел посмотреть. На голубой шершавой бумаге Володя обнаружил еле заметное, синим карандашом: «П. Е.».
— Петька Евдокимов, — злорадно сообщил Шарохин. — Мой личный враг. На прошлой неделе починил кассирше телевизор, который давно пора в утиль. Про Евдокимова я бы мог вам много… — Шарохин вдруг страшно побледнел. Володе показалось, что фотограф кого-то увидел и перепугался. — Опять я забыл запереть студию! — вырвалось у Шарохина. — Если Ан-Фис застукает, я погиб! — Он без оглядки помчался к себе на второй этаж.
— Шебутной! — пустила ему вслед суровая старуха с красной повязкой.
«Опять забыл запереть студию? Странно, странно, — думал Володя. — Но что же он мне хотел сказать о Евдокимове?»
Внимание Володи привлекла толстая колонна посреди вестибюля, увешанная фотографиями. Володя подошел ближе и догадался, что это за колонна. После сооружения первого этажа и нормальных лестниц стальную винтовую лестницу, пронизывающую здание-веретено, забрали в деревянный, обшитый фанерой футляр. Оказалось очень удобно наклеивать и прикалывать на фанеру всевозможные объявления, афиши, фотомонтажи. Шарохин развернул тут постоянную выставку работ своего кружка. На фотографиях Володя увидел многолюдные пляски, сцены из спектаклей, кубки, модели, вышивки, президиумы торжественных заседаний. Пожалуй, Шарохин не преувеличивал, когда говорил, что фотокружок используют для обслуживания других кружков. Ага, вот и фотография П. Евдокимова, склонившегося над передатчиком… С виду простачок…
Володя не спеша двигался вокруг колонны. В вестибюле стояла тишина, он слышал, как за деревянной обшивкой неутомимо трудится мышь. Володя представил себе заключенный внутри виток стальной лестницы. Что там нашла мышь? Или, может, она затащила внутрь корку? Нет, мышь явно прогрызалась куда-то, проедала ход…
Грызенье внезапно прекратилось. Володя увидел на фотографии яркое, вызывающее лицо. Девушка в русском сарафане явно позировала фотографу. Да это же Вера Каразеева! Володя прочел подпись: «Снимок Е. Анкудинова». Вот еще Верина фотография, еще, еще… В молдаванском костюме, в украинском, узбекском, грузинском. Под всеми фотографиями мелконько подписано: «Е. Анкудинов». С поразительным увлечением фотографирует своевольную Веру Каразееву мальчик в очках, боящийся темноты. На том снимке, который Женя подсунул под дверь своей домашней фотолаборатории, Вера в простом платье сердито грозила фотографу. «Любит позировать», — говорили о ней мальчишки. А на последнем Женином снимке ее вообще не видно, фигура смазана. Зачем это понадобилось Жене Анкудинову?
Володя вызвал в памяти роковой портрет Таисии Кубриной. «Нет, яркой Вере Каразеевой далеко до девушки в турецкой шали. В Вере есть что-то… — Володя поискал определение поточнее и после некоторых колебаний признал, что Вера выглядит все-таки вульгарно. — Слово „пошлость“ ей не подходит, но „вульгарность“ да… Впрочем, что-то вульгарное, несомненно, было и в Настасье Филипповне, — размышлял он. — Вульгарность чаще оборачивается трагедией, чем тонкий вкус, хорошее воспитание. В девушке из ансамбля песни и пляски есть что-то… какая-то тревога в черных смеющихся глазах. Женя действительно мастер!.. Женя и Вера Каразеева живут рядом, — с беспокойством продолжал размышлять Володя. — Фома выспрашивал у старика Анкудинова, кто ходит к младшей дочке Каразеевых. Выяснилось, что Верой заинтересовался вернувшийся из заключения старший Петухов».
— Скверно, — пробормотал Володя, — очень скверно!
Сделав еще несколько шагов вокруг колонны, он натолкнулся на какого-то очень знакомого человека, рассматривавшего фотографии. Володя машинально поздоровался. Тот взглянул на него с удивлением: мол, я вас в первый раз вижу.
— Простите! — выдавил Володя. Перед ним стоял Евдокимов. — Мы действительно не знакомы. Я вас узнал по снимку. Кстати, мне о вас говорила ваша учительница, Валентина Петровна Семенова. Я с ней советовался. Я работаю в музее, нам нужен на время специалист по радио…
— Я халтурой не занимаюсь! — отрезал Евдокимов.
— Может быть, вы мне порекомендуете, к кому обратиться?
— Да вот хотя бы к нему, — Евдокимов показал на вошедшего в вестибюль тоже знакомого Володе по фотографиям солиста ансамбля, партнера Веры Каразеевой, мастера телеателье Жору Суслина.
«Рост метр шестьдесят, не больше, — определил Володя. — На снимках Суслин не выглядел таким маленьким. Еще один фокус Жени Анкудинова. Кроме того, на снимках у солиста роскошные кудри, а сейчас — короткая стрижка».
— Суслин, на минутку! — окликнул Евдокимов.
Солист подошел. Володе показалось, что он чем-то очень взволнован. Но это не помешало Суслину проявить деловые качества.
— Договоримся завтра, — сказал Суслин Володе. — Приходите ко мне в телеателье. — Схватил Евдокимова за рукав, отвел в сторонку. — Слушай, Петя, очень важное дело… Петухов…
Больше Володе ничего не удалось расслышать, эти двое перешли на шепот.
«Впрочем, для начала у меня впечатлений более чем достаточно», — думал Володя, направляясь к выходу. В дверях он столкнулся с Фоминым.
— Ты что здесь делаешь? — спросил Фомин.
— Купил билеты! — Володя вынул из кармана голубой клочок, помахал перед носом Фомина. — Между прочим, по знакомству, с черного хода. — Оглянувшись, он убедился, что Суслин и Евдокимов успели исчезнуть. Эти двое явно не хотели попасться на глаза Фомину.
«Так и запишем», — с удовлетворением сказал себе Володя.
— Ты маг и волшебник! — объявила Валентина Петровна, когда он подвел ее к креслам в самой середине зала.
Рядом два кресла оставались свободными. Свет люстры начал слабеть. В проходе показалась запоздавшая пара. Вера Каразеева и Петухов направлялись прямиком к свободным местам. На ней было длинное пестрое платье из ткани, более подходящей для домашнего халата, и вульгарные позолоченные босоножки. До того, как свет погас, Вера успела смерить высокомерным взглядом премьерши скромную учителку и ее спутника — его-то за что?! А Володя не успел разглядеть, отутюжил ли Петухов свой новый костюм. Лицо Петухова опять осталось в зрительной памяти черно-белым. И глазки-пуговки — как на моментальном снимке базарного пушкаря.
VI
Каждый раз, приходя в штаб комсомольской дружины, Фомин оказывался перед портретом мальчишки в ситцевой крапчатой рубашонке нараспояску, в тяжелом отцовском картузе, осевшем на оттопыренные уши. Портрет был спечатан и увеличен с группового снимка боевой дружины Путятинской мануфактуры. Фотографировались смело, открыто. Был 1905 год. Во время знаменитой стачки, когда вся полиция попряталась по углам, дружина охраняла порядок в городе. Затем дружинники, вооруженные револьверами, пытались не пустить в Путятин казачью сотню. В этом бою фабричный мальчонка Ваня Фомин снял с коня дюжего казака, рассадив ему лоб камнем.
Комсомольцы-дружинники считали себя прямыми преемниками рабочих-боевиков. Штаб дружины, как и семьдесят лет назад, помещался в краснокирпичном здании на Пушкинской улице. Тогда тут был Народный дом, ныне — городская библиотека имени Фурманова. Читатели ходили через парадный подъезд, а дружинники — со двора, как и в те исторические времена. Место было удобное в стратегическом отношении — на краю городского пятачка.