Я сглатываю, совершенно ошалев от его напора, воли. Он чеканит слова, стуча по столу ребром ладони.
— А что с моим паспортом?
— Все отлично.
— Кем я буду? Греком? Португальцем?
— В этом нет необходимости: я ставлю только трех игроков — не граждан Евросоюза, ты один из них. Еще вопросы?
— По поводу Кайолля, он отличный игрок, я рад, но как насчет допинга…
— Он отрицает, и я ему верю. Один из ваших прежних тренеров давал вам пищевые добавки, состав которых вы не знали: я вам ничего давать не собираюсь, вот и все. Если Кайолля отстранят, я его заменю, если нет, он останется вашим капитаном. Что за книги у Гордимер Надин?
— За такие дают нобелевские премии.
Он сдвигает фисташки к краю, смотрит на меня искоса и произносит:
— Надо будет почитать.
— Мне бы тоже.
Он улыбается, сгребает отобранные фисташки в ладонь и ссыпает в блюдце.
— Я доверяю тем, кто честен со мной, Руа. В чем дело? Я чувствую, тебя что-то беспокоит.
— Президент. После того что я ему наговорил… Вы думаете, он захочет, чтобы я?..
— Во-первых, ему нужно оставить привычку решать за тренера. Во-вторых, чего он там хочет? Чтобы я поднял вас в верхнюю часть таблицы. А в среду — либо с тобой, либо без меня. Что-то не так?
— Нет, это здорово, но… Не могу поверить, что такой человек, как вы, ставит на такого, как я.
— Почему?
— Я ни разу еще не проявил себя, месье Копик. Я забил тридцать восемь голов благодаря своим индивидуальным действиям, и все. Мне практики не хватает, и в то же время я чувствую себя истощенным, с тех пор как живу во Франции. Не физически, морально.
Он протягивает мне сигарету, закуривает сам и закрывает свой коричневый блокнот.
— Всегда сомневайся, Руа. В этом твоя сила. Я понял это, когда напомнил тебе о матче против «Бафаны», чтобы узнать, что ты думаешь по этому поводу. Не представляя границ собственных возможностей, мы никогда не сможем их преодолеть. Так что подумай, а вдруг я всем игрокам стартового состава говорю то же самое, чтобы каждый, как и ты, считал себя основным, а может, и не всем.
Он мягко кладет руку мне на плечо. Я уронил голову на руки и, не выдержав, расплакался.
— Ничего-ничего, сынок. Для меня победа — это не только счет, но и внутренний настрой, согласен? И чем крупнее счет, тем лучше, но главное — самому не терять духа.
Я выпрямляюсь, приношу извинения, что расклеился у него на глазах. Он благодарит меня, смотрит на часы и кивком указывает на выход. Наверное, у него назначено несколько встреч в этом кафе, где я каждое утро проводил в компании двух таких же отверженных, копаясь в себе, чтобы окончательно не пропасть, — он прав. Если он думает, что меня еще можно вытащить, то это только благодаря тому, что я залег на дно, когда на поверхности уже стало невозможно дышать.
— Возвращайся домой и ложись спать. Тренировка в понедельник в восемь.
Звонок Тальи застает меня на улице. Я отошел от кафе метров на двести-триста и все еще в смятении. Она спрашивает, получил ли я сообщение насчет понедельника. Я отвечаю «да». Она говорит, что с моей стороны было очень мило проведать Максимо. Она вернулась с Сардинии, очень довольна, работала по десять часов в день, партнеры, обтрескавшиеся вдрызг, — ужас, конечно, но платили хорошо, она думала обо мне, написала мне открытку, но забыла ее в аэропорту, Брюно Питун меня обнимает, совместной сцены у них не было, он влюбился в свою партнершу, они решили продолжить после съемок и поехали на Корсику, ей не терпится меня увидеть, но ей надо отоспаться, увидимся завтра. Я того же мнения. Сегодня вечером у меня нет никакого желания притворяться. После того что я только что пережил.
— Но, если ты занят, увидимся в понедельник вечером, — делает она вывод из моего молчания. — Либо вообще больше не увидимся, если тебе надоело, не вопрос.
— Пообедаем завтра?
— «Рояль-Монсо», в холле в час дня. Авеню Ош, 35.