Я ходил по цехам, как по темному штреку, и только возле станков, как в забоях, теплились синие лампы. И, конечно, я не узнавал людей. Петр Захарович Игнатюк хлопнул меня по плечу. Я долго вглядывался в его лицо, такое знакомое, близкое и такое странное в этом металлическом, синем свете.
Я шел со старым мастером нашего старого металлургического завода, спотыкаясь, вытягивая руки, — ведь и цех я уже успел забыть за полгода войны.
В токарном цехе среди шелестящего шума обдираемой резцами стали слышался мерный звон падающих в ящик деталей.
Я спросил:
— Водопроводные втулки?
Мастер сердито взглянул на меня и, нагнувшись, положил мне на руки увесистый стальной цилиндр.
— Стаканы для снарядов, — сказал он гордо. — Чуешь?
Я удивился, так как знал, что старые станки не приспособлены для расточки цилиндров большого калибра:
— Оборудование новое получили, что ли?
Петр Захарович открыл шкафчик и вынул оттуда странную фрезу, похожую на многолучную звезду. Об этой фрезе мне писал мой приятель Вася с Северного фронта и просил узнать о судьбе его изобретения. Я сказал Петру Захаровичу, что Вася уже награжден орденом.
— За фрезу? — спросил мастер.
— Нет, — сказал я, — он танкист.
— Понятно, — сказал мастер. — Вот погоди, война кончится, мы к вывеске нашего завода все ордена с ребят наших перепишем. Здорово дерутся! Шестнадцать наградили, и еще будут, — с уверенностью произнес мастер.
Потом он сказал мне задушевно и радостно:
— А теперь я тебя в веселый наш цех поведу.
Я покорно шел вслед за мастером, счастливый тем, что мой старый завод живет такой хорошей и сильной жизнью.
Мы вошли в пятый цех.
На железном полу стояли немецкие танки и броневики. На многих из них башни висели набекрень, в бортах зияли пробоины, и через корпуса были переброшены вялые рваные гусеницы.
На фронтовых подмосковных дорогах я немало нагляделся на искалеченные стальные груды немецких машин, уже занесенные после недавних победоносных боев снегом. И, заметив выжидающее выражение на лице мастера, я не нашелся, что сказать ему. Это кровно обидело мастера. Он даже растерялся от обиды и, отвернувшись от меня, стал сурово кричать на чеканщика, прилаживающего к стоящей на полу танковой башне толстую стальную заплату.
Потом Петр Захарович успокоился и сказал с горечью:
— Эх, ты! Видел бы ты наш народ, когда на цепях волокли к заводу эти самые немецкие танки! За ними целые толпы от заставы к заводу шли. Люди «ура» кричали. А потом, когда за последним танком хотели заводские ворота закрыть, люди в возбуждение пришли. Всю улицу запрудили, шумят, требуют для обозрения хотя бы еще часок танк подержать на улице. Мы в райком звонили: так, мол, и так, происшествие. Что делать? А секретарь говорит: «Сделайте людям удовольствие, ведь не все сразу будете ремонтировать». Мы, конечно, согласились. Так два дня подряд танк за воротами и простоял. На него желающие взбирались и такие речи произносили, что прямо как в Зеленом театре на митинге. А народу — тысячи! Пришлось забор проломать, а то прохода транспорту на завод не было. И, что ты думаешь, стали проситься к нам на завод рабочие с чужих заводов хотя бы бесплатно поработать в ночную смену. Всякому лестно фронту такой сюрприз в подарок сдать на полном ходу. Но, ты знаешь, наши ребята сами гордые. Заявили дирекции протест против всяких добровольцев, сбегали домой за подушками, одеялами, разместились прямо в цехе, как в общежитии, и объявили круглосуточный ремонт. И главное — чем больше машина разбита, тем больше на нее желающих. Прямо у меня неприятности были. Вот эта машина — крупповского завода, за номером двадцать четыре тысячи четыреста шестьдесят шесть, из нее все внутренности были выбиты, а черенок на башне вчистую снесен. Я уже думал: могила ему в вагранке. А гляди, шесть суток прошло, и сегодня на рассвете самоходом пойдет машина на фронт. Вон и экипаж на наших койках спит. Пускай отдыхает. Они на ней себя покажут. Я им велел передать ребятам на фронт, чтобы они били фашистов, как говорится, от всей души. Пускай не стесняются, хоть в лепешку их технику расшибают, все равно конвейер мы с нашими бойцами крепко наладили. Они нам битую посуду, а мы им хоть с заплатами, но вполне годную для дальнейшего употребления. Великое у нас хозяйство. Но чем хозяин умнее, тем он аккуратнее, бережливее. Вот и получается приятная для всех нас картина. Фашистов их же оружием бить — чем плохо! А ты, брат, вошел и ничего не понял. Новые машины собственного изделия я тебе тоже покажу. Но это заказ обыкновенный, а тут товар сюрпризом, товар хоть и не первого сорта, но со значением. Поняли все наши люди смысл этого товара, когда он к нам на завод прибыл. Потому «ура» кричали, что, выходит, наша продукция над этой верх берет. Вот где собака зарыта!