Имидж — и его культивирование — имел для Черчилля огромное значение. Он не просто произносил речи, впоследствии он делал их повторные аудиозаписи. Свою самую известную речь, после эвакуации английских и союзных войск из Дюнкерка — «Мы будем сражаться на пляжах», — он произнес перед палатой общин 4 июня 1940 года. Через четыре года после окончания войны, в 1949 году, Черчилль повторил ее: на это раз, чтобы записать и сохранить для потомков. Первостепенная задача этого заключалась в том, чтобы будущие поколения отчетливо понимали, как он определял ход тех исторических событий. Черчилль не собирался оставлять это на волю случая.
Черчилля, родившегося в 1874 году, на закате Викторианской эпохи, и дожившего до 1965 года, когда свой суперзвездный статус получили Rolling Stones, в определенном смысле можно считать настоящим пионером модернизма.
Черчилль был тем редким политиком, которого обыватели легко могли представить сидящим в пабе рядом с ними. Именно поэтому люди считали, будто знают его характер. Даже сейчас существует краткий набор знаков — темные времена, жест «Виктория» (V), рычащий тон, короткие резкие возражения, — который якобы передает его суть. Однако повторим: люди, которые действительно его знали, видели и другие его качества.
Во многих современных публикациях — основанных на мемуарах, дневниках и письмах — отражены первые впечатления людей от Черчилля и его экстраординарность. В них мы видим порой неожиданно глубокую неуверенность Черчилля в себе; периодические вспышки ярости, подпитываемые алкоголем; ярчайшие проявления любви, верности и острейшего интеллектуального любопытства. Встречаются проблески откровенного расизма, но в других случаях сталкиваешься с проявлениями искреннего человеческого сострадания.
Помимо всего сказанного, на определенном этапе жизни Черчилль — уже всемирно знаменитый и могущественный — сам стал чем-то вроде зеркала, в котором коллеги и друзья, а также другие лидеры и знаменитости, думая, что смотрят на его неврозы и тщеславие, на самом деле видели себя.
Его модернистская эгоцентричность не делала его нарциссом. Скорее, она была связана с ощущением истории и роли личности в ней. Сама по себе она не определяла его как плохого или хорошего человека. Он мог быть и тем, и другим; иногда одновременно. Суть была в решимости взять в руки кормило истории, во благо или во зло.
После смерти Черчилля в 1965 году его историческая репутация периодически менялась в зависимости от политических тенденций. Сегодня, когда молодое поколение фокусируется на новых исследовательских ракурсах, мы все больше слышим о Черчилле как неисправимом и убежденном империалисте, непримиримом расисте и приверженце евгеники, который открыто высказывался о превосходстве белых англосаксов над всеми другими расами.
Что ж, мы всегда знали, что и это тоже о Черчилле. Такова уж наша современная, скрупулезно задокументированная жизнь — и наш новый мир оцифрованных архивов, — где определенные, сложные для однозначной трактовки моменты можно выделять из контекста, увеличивать громкость, придавать акцент, словно мы за пультом звукорежиссера.
В современном мире некоторые видят в Черчилле злобного динозавра, мечтавшего любой ценой сохранить Британскую империю и искренне верившего, что только он — и люди его круга — наделены способностью эффективно править отдаленными регионами земного шара. Это адаптация предыдущей версии, популярной во всем мире в 1980-х годах. Тогда его считали безответственным кровавым поджигателем войны, отдавшим приказ о воздушной бомбардировке беззащитного гражданского населения. Человеком, который — увидев весь ужас последствий атомного удара по Японии — задавался вопросом, не стоит ли проделать то же самое с территорией за «железным занавесом», идеологом которого он сам и был.