Микрофон выключился. Кто-то из толпы гаркнул молодым задорным голосом:
— …знать!
— Знать, — повторил Рёшик в оживший микрофон. — Именно! Знать!
Пользуна заглушил гитарный риф, который вырвался из динамика. Затем постучал барабан, серией нот ухнула бас-гитара. Группа дала сигнал, что готова к выступлению.
— Давай концерт, — вопили снизу.
— Эй ты, знать, заканчивай!
— Уберите клоуна!
От задника подбирались вартовые. Под помостом тоже выстроились люди в сером, перекрывая пути к отступлению. Сбоку усмехались Несусвет и Смык. С другой стороны разминал плечи штатский. Пользун хотел сказать, но линию переключили на вокалиста.
В гуще зрителей мелькнула синяя вспышка. Превратилась в защитный купол. Он перемещался ближе к сцене. Музыканты заметили его, восприняли как сигнал к началу и заиграли вступление. Толпа взревела.
Защитная полусфера приблизилась, Пользун рассмотрел в центре свечения Дюжика. Невидимый вартовым барьер растолкал их, освободив пятачок перед помостом. Рёшик прыгнул.
— Чем ты их отпугнул? — спросил он, копаясь во внутреннем кармане шинели.
— Пока шел к сцене, рассказывал параграфы КЗОТа, — ответил Аркадий Филиппович.
Штурмовики пробили брешь в оцеплении и дали уйти беглецам.
Купол продержался до выхода из метро, потом замерцал и погас. Погоня продиралась через толпу, мелькая фуражками, бунтари прибавили ходу. Борясь с одышкой, Дюжик забубнил КЗОТовскую тарабарщину.
Рёшик на ходу достал из внутреннего кармана электронную книгу и с отвращением посмотрел на разбитый экран. Повертел в руках, как бы надеясь, что поломка просто показалась, но гибель элбука была реальностью.
Метнул ридер в урну. На душе стало тяжело: погибший был достоин пышных похорон.
— Куда бежим?
— До горпарка. Там Истомин стоит под парами.
— Не бросил все-таки.
— В данном случае правильно говорить «не кинул».
На смех не хватало сил.
На подходе к парку Рёшик оглянулся и увидел, что их с Аркадием Филипповичем преследует лишь один человек.
Шлепая по асфальту мокрыми ботинками и поправляя норовящий слететь с плеча фотоаппарат, за ними гналась Звонова.
Истомин мигнул фарами и подъехал к тротуару.
— Подождите, я с вами! — кричала Яся.
— Нельзя! — огрызнулся из открытого окна Рёшик, ожидая, пока Аркадий Филиппович справится с дверью.
— Они вас перехватят в Сокольниках, у них есть номер, я слышала, они по рации говорили!
Дюжик наконец уселся на переднее сидение и захлопнул дверь. Машина сорвалась с места в сторону Сокольников, но через несколько метров затормозила. Задняя дверь открылась.
— Бегом! — скомандовал Рёшик, и Яся действительно побежала к авто.
Машина развернулась и помчала к Студенческому спуску.
— Ну и чего ты добился сегодняшним выступлением? Оно мало чем отличалось от речей депутатов: есть плохие люди, а мы — хорошие.
— Чего добился — в понедельник увидишь.
Карп Наумович уронил сухарик в чай и окончательно рассвирепел. Осмотрел кабинет, желая криком сорвать злость, но перед ним сидел один Смык — покорный и для распекания неинтересный.
С досады Несусвет устроил выговор секретарше по громкой связи — за остывший чай.
— Нет, как это у них получается? — размышлял вслух Несусвет. — Гипноз какой-то?
Секретарша принесла горячий чай с баранками. Карп Наумович посмотрел на чашку и отвернулся в унынии.
— Да что там гадать, Карп Наумович, пересажать их, и шабаш! — В запале чувств Гоша ухватил из блюдца баранку, смял ее ладонью и сунул в рот. С утра ничего не ел, а за окном ночь.
— Дурак ты, Гога! Был дураком и останешься! За что сажать-то? Они пальцем никого не трогают. За хулиганство на пятнадцать суток — пожалуйста, это в Конституции можно прописать: «Каждый гражданин имеет право на пятнадцать суток». А дальше что? Через две недели этот бунтарь выйдет уже не хулиганом, а святым — узник совести, жертва режима. И тогда они нам проблемы устроят почище любого гипноза.
Гоша развел руками — оно-то так, но без посадки никак нельзя.
— И что делать будем? — сказал он и проглотил баранку. — Все равно их нужно изучить, принять меры?
Несусвет отхлебнул чаю и полез широкой пятерней за баранками.