Оказывается, Чет способен на сантименты.
— Это неизбежно. Так было со всеми изобретениями от огня до атомной энергии. Вопрос в том, успеем ли мы сделать что-нибудь полезное, пока военные сообразят, что к чему. Благо, соображают они долго. Взять хотя бы охранника, который заходил.
— Это все-таки бред! — услышал я позади, спускаясь по лестнице.
Поскольку наш дежурный давно сдал пост, пришлось идти через центральный корпус. Там я долго ждал, пока гвардеец вернется из туалета, и за это время увидел, как в одном из мониторов Чет суетился возле сенсорной доски. Вставлял в панель что-то маленькое — наверное, флешку. Затем аккуратно расправил исписанный нами в самом начале лист и положил его в карман. У меня родились несколько идей, как подшутить над коллегой, но не было ни времени, ни сил.
Говоришь, это бред? И сам хочешь немного побредить? Окей, валяй.
— Поздновато вы сегодня, — заметил вернувшийся охранник.
— Дискутировали о космической инфляции, — ответил я и положил на стол карточку-ключ от лаборантской.
Служивый и ухом не повел.
К середине мая зачистили крупные города, не оставив ни кружка самодеятельности, ни шахматной секции, ни научного факультатива. В конце мая арестовали Розуменко — он отбивался до последнего слова, осажденный в загородном доме. Когда закончились учебники и подшивка журналов «Юный техник», Степан сдался. Не хватило сил слушать мегафоны, твердящие, что Иисус Христос родился в Поволжье, а диатез лечится горчичниками.
Ни одно из условий меморандума власть не выполнила. Зачем соблюдать правила, если сам их устанавливаешь с позиции силы.
Знатоки превратились в изгоев, они стояли вне законов. Настоящее — преследование БC, будущее — тюрьма, работа дворником или голодная смерть в любом из отделений бесплатной больницы, где нужно платить даже за то, чтобы тебя не уничтожили в первый день.
По возвращению из Столицы Рёшик несколько недель жил на остатки поступлений от знати. Ростик выжимал последнее, но орудовать скальпелем против дубины не мог. Дюжик и вовсе остался без семьи, работы и денег. Жил с Ростиславом на съемной квартире и готовил его к вступительным экзаменам. Истомин продолжил карьеру дерматолога, потихоньку возвращал клиентуру и на звонки отвечал редко. Возле Пользуна постоянно находился Борис Менделевич, потому что Рёшик проживал в его квартире.
Яся вернулась домой, но каждый день навещала опального борца.
— И что меморандум? — пояснял Раскин. — Тьфу, бумажка. Не закон, не подзаконный акт, не указ и не постановление. Так, пацанское слово — не шельмовать. Но кидалы по-другому не играют. В итоге имеем недоверие народа, презрение власти и отчаяние внутри знати. Полный тохес, говоря юридическим языком.
— Да, это не наша война, — опустив голову, признался Пользун. — В этом месте и в этом времени ничего нашего нет.
Вырвавшись из цепких лап похмелья, Рёшик обзвонил всех из близкого круга и назначил встречу возле того же дворца детского творчества, где собирались в первый раз. Позвонил Фире — попросил, чтобы записала и пустила в эфир обращение знати. Потемкина ничего не ответила и положила трубку. Порталы знатоков в сети давно легли под хакерскими атаками — неумелыми по форме и сути. Других способов общения с ойкуменой не осталось.
Как и на первой встрече, собрались около сотни знатоков. В каждом Рёшик был уверен — не проболтается, в бою поможет. Через несколько минут собрание окружили внутренние войска, начертив окружность металлическими щитами. Через десяток стояли БСники в гражданском.
Кольцо сжималось.
Знатоки готовились к схватке, последней в жизни. В нормальной жизни — точно.
— Пауки — насекомые! — прогремело над строем.
В воздухе появился огромный зеленый пузырь, который покрыл поле боя — никто по ту сторону щитов не сомневался в сказанном.
Пользун поднял воротник легкой курточки, похожей на френч, и шагнул навстречу военным. Перебросил из руки в руку планшет, разминая свободную кисть.
Попытался произнести знание, но слова не рождались, хотя перед выходом он повторил пяток тезисов из неиспользованных запасов.
— «Мощная глупость».
— «А ты как думал?»
— «Думал, вы слабее».
— «Мы — сильнее. Нас больше, и мы не думаем».
Рёшик стал лицом к лицу с инокомыслящим.
Обернулся, посмотрел на свое войско — тощее, поросшее щетиной, ссутуленное.
Поднял руки вверх, проговаривая в землю всплывшее из памяти знание: