Красивая девушка в кожанке, с распущенными волосами, бойко поднимается на сцену. «Батя» вручает ей орден Красной Звезды и продолжает доклад...
Доклад кончается под бурные аплодисменты. Замполит объявляет об окончании торжественной части, и мы направляемся к выходу. Теперь — в столовую.
Сержантская столовая — все равно что крытый стадион. В то же время она всегда мне напоминает гридницу киевского князя Владимира из кинофильма «Руслан и Людмила». Когда я вхожу в столовую, я всегда вспоминаю пушкинские строки:
С друзьями в гриднице высокой Владимир-солнце пировал!
Причем, чем лучше у меня настроение, тем громче и торжественней я произношу эти две строчки. Но сегодня я промолчал.
Все усаживаются за столы, поставленные вдоль стен. Садимся поэскадрильно. Хатынцев — напротив, рядом с Риммой Дорониной. В глаза он мне не смотрит, и я знаю — почему. Он думает, что это я его в докладе превознес. Откуда-то выведал о его подвиге — и превознес.
— Товарищ лейтенант, — окликаю я. — Это не я писал...
— Ух, жук! — грозит он мне пальцем. — Сидели на аэродроме, балакали — ни слова не спросил, а тут наговорил всякого!
— Товарищ лейтенант...
— Ладно, — отмахивается он и наполняет стаканы. — Спросил бы, и ляпов не было. А то выдумал зажигательные бомбы! Откуда им взяться? Риммочка, скажи ему, чем мы зажгли немецкий аэродром!
Римма Доронина смотрит на меня, пожимает худенькими плечиками и говорит:
— По-моему, бутылками с горючим. Ну-да... Бутылками с горючей смесью...
Банкет по случаю десятилетия начинается. Там, у раздаточного окна кто-то произносит тост. Кажется, начальник штаба.
Потом начались танцы. Вальс, фокстрот, танго... Я немножко захмелел: отвага плещет через край. Подхожу к майору Михайлову:
— Товарищ майор, разрешите станцевать с вашей женой?
— Ты ее спрашивай. Меня-то зачем? — недоумевает он.
— Молодо-зелено, — говорит Маша. — Идем, сержант. Только место для танцев тут не очень подходящее. Надо бы подсказать командиру полка, чтобы распорядился перенести торжества в клуб. Киносеанс, наверное, уже окончился. Саша, — просит она мужа, — поговори с Ребровым.
— Пока танцуйте, сейчас устроим.
Действительно, минут через десять старшина полка Селезенкин объявляет, чтобы все шли в клуб: веселье продолжится там.
По дороге в клуб Маша спрашивает:
— С Тонечкой своей давно в последний раз разговаривал?
— Накануне полетов.
— Хочешь, зайди... Сейчас там мой сменщик.
Я охотно согласился. Маша сама садится к аппарату. И вот уже у телефона Тоня.
— Тонечка, это я... Здравствуй!
— Здравствуй, милый. Я тебя сразу узнала. У тебя такой характерный голос...
— Как самочувствие, Тоня?
— Немножко хандрю, Марат. Приезжай скорей. Наверное, это от скуки. Сегодня смотрела на ваш воздушный парад и все время думала о тебе.
— Я тебе махнул рукой, когда пролетали над Хурангизом! Видела? Нет? Я так и думал... Надо быть повнимательней! — хохочу я.
— Ладно тебе, ты как всегда с шуточками! А я не могу без тебя, Маратка. Я все время думаю только б тебе. Приезжай...
— Приеду, конечно, нежнейшая моя... Приеду... Не скучай. Целую тебя...
Маша смотрит на меня восторженными глазами и говорит:
— Какие красивые, какие ласковые слова ты находишь для нее! У вас с Тоней — настоящая любовь. Берегите ее...
— Спасибо, Мария Николаевна... Будем беречь...
Мы выходим из комнаты и спешим в клуб, где уже льются мелодичные звуки штраусовского вальса.
12.
Не люблю монотонность. Страшно не люблю. Хорошо, что жизнь течет волнообразно: то весело, то скучно.
Вчера мне хотелось танцевать, а сегодня тянет к книжке. Сходил в библиотеку, взял «Войну и мир». Сунулся в тумбочку, хотел книгу положить, а из тумбочки отцовская тетрадка выпала. Напомнила: «Что же ты, друг, забыл обо мне?» Взял, полистал и принялся читать. Помнится, закончил на том, что отец упоминает о каком-то ответственном задании. Отыскал это место. Думаю про себя: любое ответственное задание должно быть чуточку интереснее, чем писать доклад или копаться в старых фотографиях фронтовых лет. Так, посмотрим, что тут у тебя, дорогой отец!
Читаю:
«Захожу в белый домишко на пристани. Штаб армии в нем размещался. Принимают меня член реввоенсовета Паскуцкий и Кайгысыз Атабаев. И сразу же вопрос:
— Язык туркменский знаешь?
— Откуда мне его знать? Узбекский немного понимаю.
Тут вмешивается Паскуцкий.