— Оля, прошу тебя, веди себя солиднее.
«Ого! — думаю я.— Видно, Чары не зря каждую неделю получает от Оли по письмецу.»
Чары укладывает в тумбочку привезенные мне вещи, книги и отцовский дневник. Тоня сидит рядом. Ей очень хочется поговорить со мной наедине. Наконец Чары и Оля оставляют нас одних. Тоня радуется, что у меня ничего не болит. А она так боялась, что я сломал позвоночник или ногу. Она обещает навещать меня почаще. Вот только экзамены. Если б не экзамены, вообще бы не покидала меня. Я очень рад.
— Марат,— говорит она перед самым уходом.— Интересно, как бы ты отнесся, если б я сказала тебе, что переведусь в другой институт?
— В какой, другой? В другой город что ли?
— Ну, хотя бы и так...
— Тоня, да ты что?! — У меня перехватывает дух.— Ты шутишь? Ты испытываешь меня?
— Ну ладно, ладно... Уже начал. Я так и знала. Перестань, Марат. Никуда я не перевожусь...
Она уходит. А я остаюсь в полном недоумении: то ли пошутила, кокетства ради, то ли всерьез что-то задумала. Долго думаю о сказанном ею и не могу успокоиться. Лишь к вечеру берусь за стихотворение, но чувствую: настроение у меня отнюдь не лирическое, и открываю отцовскую тетрадь. Принимаюсь за чтение.
«Весну и лето двадцатого мы провели в Восточной Бухаре. Отряд наш под командой Федора Улыбина из Полторацка перебросили в Чарджуй, а здесь поступило распоряжение самого Фрунзе спуститься вниз по течению Амударьи и навести порядки в Керки и далее. Ну, разумеется, не только мы одни посланы были в том направлении. Отправилось в сторону Керки несколько пароходов. Наш отряд разместился на утлом суденышке под названием «Турткуль». С виду пароходишко неказист: мал и обшарпан весь, но все при нем,— и капитан есть, и боцман, и матросы. Даже четыре спасательные шлюпки на борту. Подались против течения. Ползем что называется черепашьим шагом. Проплыли верст сто — вот и первая стычка. Выскочила эмирская конница на берег и принялась палить почем зря. Вреда не принесла никакого, но переполоху наделала. Пришлось капитану держаться противоположного берега, куда и пули-то не долетали. А сами мы даже отстреливаться не стали. Что без толку палить? Федор так и сказал:
— Пущай эмир потешится, отведет душу. Пущай похорохорится!
Вскоре прибыли в Керки. Тут, так сказать, иду г бои местного значения. Эмирские сарбазы в крепости заперлись. Красноармейцы выкуривают их не спеша. Оцепили крепость и ждут, когда у эмирских солдат провиант кончится. Федор прямо с пристани пошел к командиру здешнего отряда, доложился: так мол и так, что прикажете делать?
А тот говорит:
- А делать, дорогой Улыбин, здесь вам нечего. Тут мы и без вас управимся. Вам следует плыть в Чаршангу и дальше, в Термез. Там, по слухам, свирепствуют банды.
— Ну что ж, плыть — так плыть. Поплыли дальше.
На чаршангинском берегу столкнулись опять с конницей. На этот раз нажали на пулеметные гашетки. Перестреляли половину вражеской конницы. В кишлак какой-то ворвались. Федор отдал приказ: мужчин всех брать в плен, а женщин не трогать. Заскакиваем в одну кибитку, в другую — кругом одни женщины. Сидят в углу, закрывшись черной сеткой, так называемой паранджой, и стонут, вроде бы пощады просят. Не трогаем их, спешим в другой двор, в другие кибитки. И тут женщины да дети. Вот те и на. И только это мы на пристань подались, чтобы плыть дальше, тут опять стрельба. Откуда-то мужчины появились. Тут Федор догадался, в чем дело.
— Ну,— говорит,— стаскивайте с них черные сетки и смотрите, мужик или баба. Если с бородой и с оружием — решайте на месте.
Вот тогда-то и началась потасовка. И их мы побили немало, и наших человек пятнадцать полегло. Схоронили прямо на берегу.
Термез заняли наши. Тут мы отряд свой пополнили ребятами из интернационального батальона. Человек десять венгерцев, столько же чехословаков. По-русски бают. Понятливый народ. Да и вояки лихие. Все — за мировую революцию.
Спустились ниже Термеза. Тут нам жарко пришлось. И от солнца некуда деться, и стычки на каждой версте. Действуют, главное, сообразительно, канальи! Небольшими группами. Налетят внезапно и — назад.
А за Термезом, теперь уж точное место и не назову, вот что произошло. Плывем, видим — верстах в пяти от берега крепостица маячит. Беру я бинокль, начинаю рассматривать, нет ли там неприятеля? Гляжу, а это не крепость, а большой мазар. Вроде бы могила святого какого-то. Возле нее лошади. Товарищи мои тоже пригляделись, и пошли догадки, будто .бы у того мазара затаился вражеский отряд. Федор Улыбин такого же мнения.
— Они, шельмы, в тени прячутся, пока солнце печет. А как ночь настанет, так и нападут на наш корабль. Вдарим-ка, братцы, не станем ждать, пока враг революции сам нападет!