Если у него будут поправки или предложения, мы их учтем.
Зодчий взял из рук Зульфикара лист бумаги с чертежом водоема и протянул Камбару-ходже, который сложил бумагу и сунул себе за пазуху.
Люди взялись за дело. Солнце стояло в зените. Чули-бобо взглянул на небо и громко позвал всех обедать.
Люди, оставив работу, собрались к колодцу.
Пожалуй, лишь ученики зодчего по-настоящему понимали, как трудно ему, старому, больному человеку, работать в степи, под беспощадно жарким солнцем с душою, полной горечи и боли. Лицо его осунулось и пожелтело, лишь в глазах горело знакомое им упрямство и поражало то сосредоточенное выражение, появлявшееся всегда, когда зодчий брался за какое-либо дело и забывал о себе. Каждое праздное слово будто ножом резало его по сердцу. Зульфикар, Заврак и Гаввас слишком хорошо знали это и, не вступая с ним в споры, выполняли все его распоряжения. Знали они и то что ни сочувствие, ни забота не нужны сейчас их учителю. Ему сейчас нужно лишь одно — уйти в себя. И даже когда Бадия попыталась попросить отца поберечь себя, зодчий, ни разу в жизни не повысивший голоса на свою любимицу, вдруг резко прикрикнул на нее: «И ты глупа, и речи твои глупы». Расстроенная Масума-бека посоветовала Зульфикару и Гаввасу не перечить старику. «Такой уж он упрямец. За работой и света белого не видит, слова ему поперек не скажи. То, что всосал человек с молоком матери, кончается только со смертью».
Зодчий утирал пот со лба кончиком чалмы, следил за кладкой фундамента, за окружностью водоема. Он простоял весь день на самом солнцепеке, но в увлечении работой даже не замечал жары, не чувствовал усталости.
Пригодились и арбы Харунбека, на них перевозили камин. Бадия и Масума-бека помогали невесткам Чули-бобо готовить обед. Два богатырского вида чабана, обливаясь потом, беспрерывно вытаскивали воду из колодца. На следующее утро арбы, груженные кирпичом, одна за другой подъехали к колодцу. Люди с величайшей осторожностью начали разгружать их.
Часть третья
Глава XXXIV
Умеренный климат
Зодчий, по своему обыкновению, поднялся еще до рассвета и поспешил к месту работы. Зорким взглядом окинул он выложенный фундамент, груду кирпичей. Затем нагнулся, поднял плоский кирпич и постучал по нему топориком. Приглядевшись внимательно, заметил след пальцев на кирпиче и задумался: не кирпич, а мрамор. «Хвала отцу твоему, труженик, сделавший этот кирпич». Потом поднялся на Караташскую возвышенность, что в стороне восхода, и отсюда осмотрел обломки скалы. Он видел, с каким рвением и старанием работают чабаны: ясно, водоем нужен нм, а не господину беку. И они прекрасно это понимают. С холма он оглядел окрестности — пологий спуск тянулся вплоть до самого колышка, вбитого в землю. Вот и хорошо, дождевые и талые воды по весне будут скапливаться именно здесь. Предположения Чули-бобо оказались верны. Если вырыть достаточно глубокий водоем, то воды здесь будет постоянно в избытке.
Чули-бобо давно наблюдал за зодчим, внимательно оглядывающим окрестности. Он тоже поднялся еще до рассвета и обошел отары. Два огромных волкодава Кашлак и Арслан, с бурыми загривками, покорно следовали за своим хозяином. Чули-бобо присматривал за овцами, поил коров, но к зодчему не приближался, боясь ему помешать.
Стоя на холме над степью, бескрайней, безбрежной, зодчий любовался голубым куполом неба, опрокинутым над бурой землей, похожим на огромный водоем. Медленно алел край небосвода. Среди этих просторов до мишки Чули-бобо и его сыновей казались крошечными черными точками, а чуть поодаль — такими же точками казались лошади и арбы, груды кирпича. И все они по сравнению с этой расстилавшейся без края и конца степью занимали место чуть побольше ладони. Его внимательный хозяйский глаз видел все: и цепь холмов, и зеленые пастбища, и извилистый путь ручьев, спадающих вниз, и заросли камыша, и овраги у подножья Караташа, и глыбы скал, а еще дальше руины крепостных стен, за которыми некогда жили люди. Но и в этих камышовых и тамарисковых зарослях, на вид безжизненных, идет своя жизнь — там таятся барсы, тигры, а если и нет там хищников, то все равно степь живет — куда ни глянешь, повсюду отары овец и ягнят, козлов и баранов. Нет, степь живая, и сейчас за незнакомым человеком, взобравшимся на холм, незаметно наблюдают звери и птицы. Зодчий жадно впивал в себя всю эту красоту, неповторимую игру красок, какой, пожалуй, не сыскать нигде. Пройдут годы, и краски эти потускнеют. Обветшают кирпичные здания, потеряет блеск изразцовая облицовка, до красоту земли, бескрайних степей, где зеленеющих, где пустынных, которые обегают две реки, не разрушат ни ветер, ни ураганы, ни пламя. Здесь будут водоемы, здесь будут возвышаться крепости. Такая красота вечна.