Вот уже месяц я придерживаю его для вас. И о цене договорились. Разрешите, я сам за него заплачу, а а вами как-нибудь уж рассчитаемся.
— Я очень вам благодарен, — сказал зодчий, — но мы сперва посмотрим в Намазгохе мой старый дом.
Пока они пробирались по узким улочкам, зодчий успел рассказать отцу Зульфикара о том, какие трудности и опасности подстерегали их на пути в Бухару.
— Как знать, быть может, нам лучше было ехать с большим караваном, а не на своих арбах. Как знать, — добавил он.
Махалля Эски Намазгох находилась далеко от центра города, и состояла она из узких извилистых улочек, утыканных низенькими и высокими крышами. Домишки, точно пчелиные соты, лепились один к другому. Через всю махаллю протекал арык, был здесь и искусственный водоем — хауз. Так были узки эти улицы, что туда не могла въехать даже арба, а могли пройти лишь конь да ослик. Здесь и находился дом отца зодчего, уста Шамсуддина. За узенькой, украшенной резьбой калиткой лежал небольшой дворик, где притулился хилый домишко о двух комнатах, с айваном — террасой — и надстройкой — балаханой. Зодчий оглянулся на дочь, и лицо его расцвело радостной улыбкой. И было в этой улыбке столько счастья, столько гордости, что Бадия даже замерла — вот так радовался отец прежде — искренне и простосердечно, совсем как ребенок.
— Смотри хорошенько, дочка, — сказал зодчий, — вот здесь я вырос.
— До чего же узкая улочка, — откликнулась Бадия.
— В городе есть улицы и поуже этой.
— Да здесь, отец, людям и не пройти. Видать, одни муравьи ползают? — засмеялась Бадия. — Да и, видно, не метут здесь вовсе.
Она огляделась и сморщила носик. Зодчий понял, что Бадие, привыкшей к широким и благоустроенным гератским улицам, здесь многое не по душе.
— Если бы ты видела все моими глазами, — вздохнул отец.
Зодчий толкнул калитку, она поддалась, они втроем вошли во двор.
Во дворе ни души. Мертвая тишина. Зодчий посмотрел на террасу — подпиравшие ее четыре деревянные колонны показались ему такими бесконечно дорогими, что у него даже слезы выступили на глазах. Вспомнилось ему, как в детстве сидел он здесь в кругу родных, слушал интересные разговоры, мечтал. А вот и гвоздь.
Ну конечно же тот самый гвоздь! Возвращаясь из медресе, он, мальчик, вешал на него сумочку с книгами. Да и двор вымощен все теми же плоскими квадратными кирпичами. На ступеньках террасы один кирпич, как и тогда, расколот и сложен из двух половинок, а одна из колонн, подпиравших террасу, испещрена цифрами, Это он записал когда-то даты своего учения в медресе; как ни странно, цифры до сих пор не стерлись, их пощадило время. А вот посреди двора и старое тутовое дерево, только стало оно выше да ветвистее. Зодчий вошел в комнату, заглянул в сарайчик, в каморку, взошел на ступеньки балаханы. Все, буквально все, как было прежде.
Бадия осталась стоять посреди двора, около старого тутовника, и с удивлением поглядывала на отца.
— Смотрите-ка, — обратилась она к отцу Зульфикара. — Сразу видно, отец попал в родные места. Все осматривает, все узнает.
— Нет для человека ничего дороже, чем тот дом, где он родился и вырос, — отозвался уста Нусрат.
— Все осмотрели? — обратилась Бадия к отцу. — Налюбовались?
— Нет, дочка, не налюбовался. Слишком уж много воспоминаний. Вот посмотри, этот желобок я сделал двадцать лет назад, а кажется, будто только вчера.
Видно, семья дяди хорошо следит за домом. Чувствуется, что за домом приглядывают.
Маленькая дверца, ведущая в соседний двор, вдруг распахнулась. Во двор вбежал мальчик, но, увидев посторонних, замер на месте.
— Эй, кто вы такие? — набравшись храбрости, крикнул он.
— А ты кто таков? — спросила Бадия.
— Я Абдулвахид, — растерянно ответил мальчуган.
— А я — Бадия.
— Это мой двор, — заявил мальчик.
— Нет, мой!
— Еще чего… — воинственно воскликнул мальчик.
— А ты, наверное, внук дедушки Джамалиддина, верно ведь?
Мальчик смутился.
— Я сейчас деда позову! — крикнул он и кинулся к дверце.
И тут же во двор вбежала старуха и, остановившись как вкопанная, уставилась на Бадию и уста Нусрата. Затем перевела взгляд на зодчего.
— Господи, да ведь это же мулла Наджмеддин!
— Узнали, Назминиса-биби? Ну как вы живете, все ли здоровы, как дети?
— О господи! Все здоровы, все живы, вот только глаза у меня что-то стали плоховаты, не сразу признала вас. Вот радость-то! А как Масума-бека, сын, дочка? Все ли у вас благополучно? Добро пожаловать! — добавила она, спохватившись. — Проходите сюда, на террасу.