По иронии судьбы, жизнь художнице после большевистского переворота 1917-го спас влюбленный шведский коммунист. Зоя была арестована по подозрению в соучастии в контрреволюционном заговоре. Ее будущий муж, прибывший в Москву на Третий конгресс Коммунистического Интернационала, вымолил освобождение Зои у заместителя главы ЧК. В итоге она уехала из России в Швецию с жалким чемоданчиком и игрушечным мишкой, в котором спрятала несколько икон.
Личная жизнь Зои не менее загадочна, чем ее искусство. Она пережила трех мужей, но детей у нее не было. Отказывала всем потенциальным биографам, просившим о сотрудничестве. Даже у края могилы художницы собрались в основном недавние ее знакомые, которые признают, что крайне мало знают о ее юности. Что бы ни вызвало эту отчужденность — аристократическое воспитание или причины посерьезней, — интерес к работам Зои не ослабевает. На следующий год ожидается крупная ретроспектива, которая завершится аукционом. О своем интересе уже заявили русские коллекционеры, в частности музей Эрмитаж (Санкт-Петербург).
Практически всегда смерть повышает стоимость работ художника. Но дело не только в том, что они становятся раритетами. Картины перестают принадлежать настоящему и становятся материальной связью с прошлым, с канувшими в Лету перспективами, а иногда и с потерянными мирами. Учитывая историю Зои, интерес обещает быть еще горячее.
2
Воздушное пространство Швеции, февраль 2000 г.
Эта история началась в тот день, когда он нашел картину. Обозревая руины последних трех лет, он понимает: в этот миг она нашла путь обратно в его жизнь. Словно он разбудил призрак.
До тех пор жизнь была безопасной и предсказуемой, удерживать ее в стабильном русле не составляло труда. Агентство приносило прибыль. У него была молодая красивая жена. Были друзья. Но Зоя завела его обратно в тень, шаг за шагом, изводя вопросами, на которые он не мог ответить, но не в силах был игнорировать их.
«Китайская принцесса в Париже» — картина, позднее известная как парижский автопортрет. Работа с туманной историей. Написана маслом на позолоченном дубе в 1929-м — тот год Зоя провела на Монпарнасе, среди художников и искателей удовольствий, именно тогда все это богемное буйство наконец взорвалось, и безумие и смерть обрушились, подобно казням египетским, на верховных жрецов невоздержанности. Картина изображала восточную девушку в сером шелковом платье, сидящую в лакированном кресле. То, что это автопортрет, предположили через много лет, на эту мысль критиков, как говорят, навела сама Зоя. В те дни она не могла себе позволить натурщиц, объяснила Зоя любопытному визитеру. Так что она позировала себе сама, экспериментировала с прическами и макияжем и, вероятно, делала это перед большим зеркалом. Раньше считалось, что автопортрета парижских лет не существует, теперь же решили, что «Китайская принцесса» вполне может им быть.
Эллиот нашел ее под лестницей в доме отца, втиснутую между парой источенных червями шезлонгов. Когда он коснулся дерева, на пальцах остался слой пыли, густой, как краска. Он вытащил ее в узкий коридор, увидел маленькую радугу мерцающего золота и только тогда со смутным трепетом осознал, на что смотрит.
Пыль и заброшенность не поразили его. Удивительнее всего то, что он вообще обнаружил ее в доме. Он всегда считал, что отец уничтожил картину четверть века назад или по крайней мере продал. Как странно было узнать, что он хранил ее, на самом деле, жил с нею все эти годы. Каждую ночь, взбираясь по ступенькам в свою одинокую спальню, он, должно быть, думал о том, как она лежит здесь и смотрит на него своими темными презрительными глазами, напоминая обо всем, что он потерял: жену, сына, рассудок. Предвестница краха.
Это единственная ценная вещь, которую Эллиот забрал из дома в тот день — фактически уклоняясь от налогов, поскольку до утверждения завещания оставались месяцы. (Все предстояло оценить, чтобы подсчитать размер налога на наследство, вплоть до занавесок и кухонной мебели, и только потом он получит право распоряжаться имуществом.) Эллиот обернул картину газетой и положил на заднее сиденье машины. Тогда у него не было ощущения, будто он совершает преступление или делает первый шаг в темноту.
Неделю или около того картина провела в гараже. Потом он перенес ее в кабинет, а затем — в кладовую своей галереи на Вестборн-Гроув. Он не собирался продавать ее. Просто не хотел показывать жене, Наде, и рассказывать всю историю. У него было предчувствие, что она не поймет. Надя не из тех, кого интересует прошлое. «Мертвые не кусаются», — любила повторять она. Эту старинную чешскую поговорку его жена привезла со своей родины.