— Я тебе говорил. Вчера вечером. Говорил я тебе, на хрен.
Старший еще ниже наклоняется к Золи.
— Знаешь его?
— Кого?
— Не валяй дурака!
— О часах ничего не знаю, — говорит Золи.
— Он сказал, это отцовские. Ценная вещь.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Хотел купить бензин для мотоцикла. Не больно грозный. По-словацки говорит забавно. Заливал мне, что вырос здесь, но меня не проведешь. Так это правда, что он говорил? Почему у тебя мужское имя?
Золи следит, как младший сбривает волоски на предплечье, присвистывает, поражаясь остроте лезвия. Старший снимает шапку. В его жестах есть что-то мягкое и сострадательное. Седеющие влажные волосы прилипли к коже. Когда он наклоняется вперед, она видит пульсирующую вену у него на шее.
— Его дал мне дедушка, — говорит она наконец. — Так звали его отца.
— Так ты настоящая цыганка?
— А ты настоящий лесоруб?
Старший смеется и барабанит пальцами по столу.
— Что сказать? Нам платят за кубические метры.
Так, думает она, трудовой лагерь для заключенных. Работают тут и зимой, и летом. Минимум охраны. С утра до ночи сортируют лес, оценивают его, рубят, взвешивают. Она смотрит, как младший встает и идет к двери, вытаскивает из штанов, висящих на ней, сверток из клеенки, развязывает на нем веревочку, достает колоду игральных карт и подталкивает их по столу к Золи:
— Погадай на счастье.
— Что?
— Не будь суеверным идиотом, — говорит старший, смахивая карты со стола.
Молодой поднимает их с пола.
— Ладно, предскажи нам будущее, — просит он снова.
— Я не предсказываю, — отвечает Золи.
— Тут одиноко, — настаивает молодой. — Я всего-то и хочу, чтобы ты мне предсказала.
— Заткнись! — приказывает старший.
— Я только сказал, что здесь одиноко. Разве нет? Правда одиноко.
— А я тебе говорю, заткнись, Томас.
— Она денег стоит. Ты же слышал, что он сказал. Что заплатит нам за нее. А ты сказал…
— Заткнись и оставь ее в покое.
Золи смотрит, как старший подходит к небольшой книжной полке, берет с нее том в кожаном переплете, возвращается к столу и открывает его.
— Можешь это прочесть? — спрашивает он у Золи.
— Христос едет верхом! — говорит молодой.
— Можешь прочесть?
— Да.
— Да на хрен! — опять встревает молодой.
— Сейчас ты вот здесь, — показывает старший. — Вот здесь. Это старая карта, так что можно подумать, что это Венгрия, но нет. Вот где Венгрия, вот здесь. А в другую сторону, сюда, это Австрия. Тебя сначала застрелят, а потом увидят. Тысячи солдат. Понимаешь? Тысячи.
— Да.
— Лучше всего перейти границу через это озеро. Глубина всего метр, даже посередине. Тут и проходит граница, через середину. Патруля в лодках на озере нет. И не утонешь. Застрелить могут, но не утонешь.
— А это что?
— Это прежняя граница.
Он закрывает книгу и наклоняется к Золи. Молодой переводит взгляд со старшего на женщину, как будто они разговаривают на непонятном ему языке.
— Вот хрень, — вмешивается он. — Она денег стоит. Слышал, он обещал вознаграждение.
— Отдай ей нож.
— Ни хрена!
— Отдай ей нож, Томас.
Молодой пускает нож по полу, Золи поднимает его и пятится по каменному полу к двери. Тянет ручку вниз. Заперто. Ее охватывает отчаяние. Старший встает, подходит к двери, наклоняется, поворачивает ручку вверх, дверь открывается. В хижину врывается холодный ветер.
— И напоследок, — говорит старший, — ты действительно поэтесса?
— Я пою.
— Певица?
— Да.
— Это не одно и то же?
— Нет, вряд ли.
Все трое выходят на режущий глаза утренний свет.
Старший протягивает руку:
— Йозеф.
— Мариенка Бора Новотна, — говорит она и, помедлив, добавляет: — Золи.
— Смешное имя.
— Может быть.
— Можно спросить у вас одну вещь? Я все думаю. Кажется, я как-то видел вашу фотографию. В газете.
— Может быть.
— Спрашивается, как же тогда…
— Да?
— Как же вы дошли до жизни такой?
Он смотрит куда-то сквозь нее, куда-то далеко, и она понимает, что скорее всего он задает этот вопрос не ей, а себе. Или он сам, но более молодой, будто стоящий где-то вдалеке, среди деревьев, спрашивает себя теперешнего, знающего вес отполированного грубыми ладонями топорища: «Как же ты дошел до жизни такой?»
— Бывает и хуже, — говорит Золи.