Офицер снова улыбнулся.
— «Донесение агента, под кличкой «Фиалка», о том, что Котовский служит на сахарном заводе под фамилией Попандопуло, также не подтвердилось...»
Офицер взял из стакана, стоявшего на столе, большой красный карандаш.
«Служит революции! — написал он и подписался: — Григорий Котовский».
Отступление
Их было восемь человек. Восемь молдаван. Толстый Греку курил чёрную трубочку. Майоля перематывал портянку на левой ноге. Взял тряпочку, плюнул на неё, приложил к царапине и крепко примотал портянкой.
Василиу лежал ничком.
Все молчали.
Говорил только взводный:
— С ума сошли, ребята! Немцы в тылу. Румыны наступают. Погибнете вы здесь! Совсем умрёте. Надо отступать.
Василиу поднял голову и посмотрел на правый берег Днестра.
— Нушти. Нет. Не пойдём.
— Как же это? — умолял взводный, которому приказали уговорить батарею. — Отступать надо!
Толстый Греку неторопливо выколотил трубочку о колесо пушки.
— Нушти. Не пойдём. Там, — он махнул рукой на правый берег Днестра, — там дом, детишки.
Он показал рукой, какие у него маленькие детишки.
— Вот дурачьё! — сказал взводный. — Да на вас две армии идут. Приказано отступать на Одессу.
Маноля, прихрамывая, подошёл к взводному. Рябое его лицо сморщилось, высокая молдаванская шапка наползла на брови.
— Нушти, взводный. Уходи. Здесь земля наша. Не пойдём из Бессарабии.
Взводный присел на корточки и в отчаянии стал раскачиваться из стороны в сторону.
— Я вас расстреляю, — жалобно бормотал он, — за невыполнение приказа!
— Нушти, взводный, не пойдём.
— А-а-а! — закричал взводный. Он вскочил и выхватил из кобуры тонкоствольный маузер. — Становись! Может, вы в плен сдаться хотите! Откуда я знаю.
Восемь мужиков покорно поднялись и стали неровно в ряд: толстый Греку, высокий Маноля, седой Василиу...
Взводный молчал. Маузер в его руке подрагивал. Мимо шла вторая батарея. Ездовые погоняли лошадей.
— Чего ждешь, Трофимов? — крикнули со второй батареи. — Поехали.
Взводный стоял молча. Показалась группа всадников. Командир Тираспольского конного отряда, переходившего Днестр чуть ниже, подъехал к бессарабской батарее.
— Кого ждёте? — спросил он.
— Вот, — сказал взводный, — четвёртая батарея. Уходить не хотят. У них на правом берегу семьи. Родина ихняя.
Командир Тираспольского отряда поглядел на правый берег. Насколько хватал глаз, лежали пашни. Виноградники карабкались по склонам холмов. Где-то за холмами лежали Ганчешты. Там он родился и вырос. Там был город Кишинёв, где он скрывался от полиции, где сидел в тюрьме, где жили его друзья. Это была родина.
Думал ли он год назад, когда суд приговорил его к смертной казни, что вернётся сюда, что станет командиром отряда.
Что ему делать с этими несмышлёными мужиками, которые не хотят уходить и не понимают, что надо уходить только для того, чтобы вернуться назад. Разве он меньше их любил родину? Разве не болело его сердце при мысли о том, что они погибнут...
Командир закрыл глаза, грузное тело его осело в седле.
— Отступать будете? — хрипло спросил он по-молдавански мужиков.
— Нушти. Не будем!
— Оставь их, взводный, — сказал командир.
Все восемь сразу повеселели. Майоля подошёл к зарядному ящику. Толстый Греку удовлетворённо погладил стальной хобот орудия.
Был 1918 год. Красная Армия отходила на Одессу. Тащились батареи, шли, увязая в грязи, пехотинцы. Скрылся из виду Днестр. Вдруг командир остановил коня и прислушался. Издалека донёсся разрыв снаряда. Молдаванская батарея открыла огонь.
Спор
Первого солдата звали Пётр Сидоркин. Второго солдата тоже звали Пётр Сидоркин. В их деревне Сидоркиных было тридцать дворов. Были среди них Сидоркины высокие, были низкие; были богатые, были бедные; были Сидоркины родственники и были однофамильцы. Вот двоих Сидоркиных-однофамильцев и мобилизовала проходившая мимо деникинская часть. Время военное — хочешь не хочешь, иди. И пошли мужики Сидоркины сражаться за белого генерала Деникина.
Офицеры, чтобы не путать, называли их по номерам: Сидоркин первый и Сидоркин второй. А солдаты те же номера прикрепили к именам, получилось очень смешно: Пётр первый и Пётр второй. Совсем как русские цари.
Как все цари на земле, так и эти жили не слишком дружно, хотя и слыли приятелями. Всему виной был задиристый нрав Петра первого. О чём только он не спорил! И о том, какая завтра будет погода, и о том, какой обед кашевар сварит. О том, сколько лет командиру роты, и о том, чья винтовка лучше.