— Передавай: «Через три часа ждите в Одессе. Бил и буду бить белогвардейцев. Точка. Котовский».
Комбриг порывисто вышел. Дверь за ним хлопнула. Труба заиграла наступление.
...На станции Раздельной у аппарата стоял старый белогвардейский генерал Шевченко. Плечи его сгорбились. Морщины стали ещё глубже. Он повернулся к офицерам и сказал:
— Господа! Я думаю: всё кончено.
Потом он пошёл домой и позвал денщика:
— Василий!
Васька появился на пороге.
— Василий, отпусти канареек на волю.
Денщик заулыбался. Он вынес клетку во двор. Отворил решётчатую дверцу и подбросил двух отвыкших летать птиц в воздух. Они вспорхнули и тут же уселись на крышу соседней хаты.
«Вот и хорошо, — подумал денщик, — теперь клетку таскать не придётся».
Гриць
Бригада Котовского шла с боями по Украине. Громила петлюровцев. Строчили в атаках пулемёты, рвались снаряды, падали убитые и раненые.
Случались иногда передышки. Останавливались котовцы в отбитом у врага селе, рассёдлывали коней, мылись, засыпали беспробудным сном.
Наутро снова пела труба штаб-трубача Васьки, и опять в поход.
Долго тянулась колонна по селу. А вслед за ней бежали гурьбой ребятишки в латаных рубашонках, босые, с выгоревшими под жарким украинским солнцем волосами. За ними увязывалась обычно какая-нибудь шавка, бежит в клубах пыли и заливается, а зачем лает — неизвестно.
Одного такого мальчугана поднял комбриг к себе на седло, посадил впереди себя.
— Эй, пацан, как проехать на хутор Васильевский, знаешь?
— Да как не знать, знаю.
— А дома не заругаются?
— Та не.
— Ну, поехали.
Некоторое время ехали молча.
— Тебя как звать-то? — спросил комбриг.
— Гриць звать.
— Батька есть?
— Та не, нема батьки.
— А где батька-то?
— Та петлюровцы убили.
Комбриг хмыкнул почему-то и потянул себя за нос. Опять поехали молча.
— Зато мать небось есть? — спросил комбриг.
— Та не, нема матери.
— А где она?
— Петлюровцы убили.
Комбриг снова хмыкнул и ещё раз потянул себя за нос. Опять помолчали.
— Так кто есть у тебя? — спросил комбриг.
— А бабка е.
— Где ж твоя бабка?
— Та в хате щи варит.
— Небось вкусные щи, а?
— Ох и вкусные! — отвечал пацан. — С ботвы свекольной.
Комбриг насупился. В молчании доехали до поворота дороги. Остановились. Комбриг повернулся к ординарцу.
— А ну давай скачи в обоз, скажи, пусть пришлют буханку хлеба да сала кусок. Скажи, пусть не скупятся на сало-то. Слышишь?!
Ординарец лихо повернул коня и ускакал. Комбриг молчал. Молчали и командиры эскадронов, ехавшие с ним рядом. Мальчонка медленно слез с седла.
Вскоре ординарец вернулся.
— Вот, — сказал он комбригу, — вот. — И передал буханку хлеба и большой кусок сала.
Комбриг нагнулся к мальчугану.
— На, — сказал он, — бери и беги домой. Живо.
Мальчуган стоял неподвижно.
— Да бери, кому говорят!
Мальчуган сделал шаг назад:
— Не, не возьму. Не надо мне вашего сала.
— А чего тебе надо?
— Фуражку. Такую, как у вас.
— Ишь ты! А если у меня самого всего одна? — сказал комбриг.
— Тогда сала не возьму.
Комбриг снял фуражку, поглядел на неё и махнул рукой.
— На, бери, — сказал он мальчугану и отдал ему фуражку, хлеб и сало. — А теперь шпарь домой, да побыстрей.
Мальчуган стоял, не двигаясь с места.
— Беги отсюда! — закричал вдруг комбриг.
Мальчонка нехотя повернулся и побрёл назад вдоль колонны, огромная фуражка наползала ему на уши.
— Поехали, — сказал комбриг.
Колонна двинулась дальше.
Пан хорунжий
— Пам, парампам, парарирарам!.. — Вот какую весёлую песенку бубнил себе под нос пан хорунжий, командир отряда польских конников-улан.
Это означало: «Поглядите, какой я красивый, какие у меня замечательные усы, скоро мы побьём Котовского, я вернусь домой, куплю лавку и буду торговать».
— Вперёд! — скомандовал хорунжий.
Уланы поскакали в атаку.
А Котовский только что встал с кровати и собирался делать зарядку. Зарядку он делал каждое утро и обязательно обтирался холодной водой.
— Раз-два!
Как обычно, он начал зарядку с потягиваний. Раз-два! И, пока он поднимал свои большие руки и привставал на цыпочки, разные мысли приходили ему в голову.
«Вот скоро побьём польских панов, и разойдутся мои ребята по домам, — думал Котовский. — Кто будет землю пахать, кто встанет к станку, а я пойду работать агрономом».