Высокий молдаванин стянул с себя пальтецо и дал его раздетому. Тому оно пришлось едва до колен.
— Бежим скорее, а то замерзаю я, — сказал он.
Они припустили бегом по белой пологой равнине по направлению к городу Бендеры.
— Я у помещика Скоповского у‑управляющим работал, — говорил, задыхаясь, человек с подбитым глазом.
— И што?
— Ну и о‑обвинили меня, будто я деньги украл, семьдесят семь рублей.
— И избили?
— Да нет. Сначала я его в окно выбросил.
— Кого эта?
— Да помещика.
Молдаванин остановился:
— Помещика?!
— Да.
— Самого Скоповского?!
— Бежим скорее! — взмолился человек с подбитым глазом. — Замерзаю я.
Скоро показалось село. В молдаванской хате, где полы устланы душистой травой, а прямо на стенах нарисованы цветы, они нашли приют. Хозяйка подала ковшик с терпким красным вином. Хозяин присел рядом с гостями.
— Издалека? — спросил он застенчиво.
— Не очень, — отвечал высокий молдаванин.
— А далеко?
— Не очень.
Хозяйка принесла полотенце, смоченное в воде.
Человек с подбитым глазом приложил его к синяку и сидел, закутавшись в овчину. Молчал. И хозяин молчал. И высокий молдаванин молчал. Все сидели тихо. Человек с подбитым глазом положил руку своему попутчику на плечо.
— Кыний! — сказал он по-молдавански. — С‑собаки!
Молдаванин кивнул.
— Ты за што помещика в окно выбросил? — спросил он громко, чтобы слышал хозяин.
— К‑командовал он много. Дрался. Слугу избил. Жену собственную ударил. На меня закричал. Н‑ну я и выбросил его.
— Ай-ай-ай! — сказал молдаванин. — Куда же ты теперь пойдёшь, а?
Человек с подбитым глазом выпростал из-под овчины руку. Снял с глаза согревшуюся тряпку. Помотал головой, стряхивая капельки воды. И вдруг улыбнулся такой широкой и ясной улыбкой, какой улыбаются только очень сильные люди.
— Знаете, — сказал он, — есть смешная песня.
Слыхали?
— Не.
— Ну так услышите, — сказал человек с подбитым глазом.
— Ты это к чему рассказываешь, а? — спросил высокий молдаванин и почесал бородку.
— А к тому, что, если бы нашлось два-три верных человека да тридцать рублей денег, чтобы купить три револьвера. Да еще лист п‑плотной бумаги, чтобы вырезать три маски. А потом выйти на дорогу, остановить какого-нибудь Скоповского и...
— И что? — спросил высокий молдаванин.
— И всё! — коротко ответил человек с подбитым глазом.
В хате стало совсем тихо. Хозяин вышел, вернулся и протянул гостю рубль.
— На. Возьми и уходи. У меня жена, дети. Мне нельзя. Сейчас одежду дам, и уходи.
Гость поднялся.
— Тебя как звать-то? — спросил он хозяина.
— Илларионом звать, — отвечал хозяин, — а фамилия — Греку. Илларион Греку.
— И на том спасибо, Илларион, — сказал гость. — Ну, а ты? — обернулся он к своему попутчику.
Тот забарабанил длинными пальцами по некрашеному столу.
— Л-ладно, — сказал гость и направился к двери.
Высокий молдаванин поднялся следом:
— Я с тобой.
Оба гостя переглянулись и вышли. Хозяин вздохнул и запер за ними дверь.
Прошло три года, целых три года. Два года из этих трёх были обычные, а третий — не совсем. Началась русско-японская война. Крестьянам жилось всё хуже и хуже. Илларион Греку был крестьянином. И ему тоже жилось всё хуже и хуже. Наконец стало совсем невмоготу. Проснулся Илларион однажды утром, а из-под одеяла вылезти страшно. Холодно.
— Илларион, а Илларион! — позвала жена.
— Чего тебе, Анна?
— Где бы дров достать?
— Сам думаю.
— А кто там в окно стучит?
— Это Фарамуш... Входи, Порфирий... Ты зачем пожаловал?
— Хочу в помещичий лес позвать. Дров больше взять негде.
— Нет! — закричала жена Греку, выглядывая из‑за его плеча. — Он не пойдёт. Он у меня тихий. Знаешь, что будет за порубку помещичьего леса? Не пущу Иллариона!
Греку виновато улыбнулся. Потом отодвинул жену рукой и встал. Через минуту он вышел на крыльцо. На плече его качалась пила, в руке он держал топор.
— Нет! — крикнула жена.
— Да! — сказал Илларион.
Вместе с Порфирием они направились к лесу.
А ещё день спустя по дороге, которая вела в город Пересечин, десятский со стражниками гнал крестьян, арестованных за порубку помещичьего леса. Крестьян звали: Давид, Константин, Илларион, Порфирий... И всех их вели в тюрьму. В холодную, сырую тюрьму, где сидеть очень скучно, а есть почти совсем не дают. Ох, как не хотелось идти в тюрьму! Ноги еле двигались. Но сзади то и дело покрикивали стражники. «Шагай веселее!» — кричал один. «Давай пошевеливайся!» — вторил другой. И крестьяне шли. Впереди вышагивал десятский. В руках он держал разносную книгу, в которой были записаны имена и фамилии арестованных. Туда же был вложен пакет с направлением в тюрьму.