(...высокая грузная старуха, серая шаль на груди крест-накрест, холщовая юбка, облепленная по подолу землей и прелыми листьями. Стряхнув с плеч корзину, полную мелких грязных кореньев, старуха шваркнула ее чуть ли не мне на колени.
- Ишь, ты лихомань, заброда длиннорясая. Расселась тут, порог протирает. Че надоть тебе от бабки, божья невеста?
Нагнулась, рассматривая. Глаза как выцветшее рядно, крапчатые, белесые, зрачки - проеденные молью дырки. И глядит из этих дырок какая-то жутковатая насекомая тварь, пристально, чуждо. Хитиновый шелест, пощелкивание жвал.
Я втянула голову в плечи. Хотела отодвинуться, но за спиной у меня была запертая дверь.
- Г...госпожа Левкоя?
Старуха выпрямилась, опираясь на палку. Неприятное лицо, тяжелое, мучнистое, в грубых морщинах. Брезгливый, коричневый от табачного сока рот. Хмурые брови. Непокрытая голова дважды обернута толстенной сивой косой.
- Слышь-ка, на старости лет госпожой кличут, ага? Госпожа на языке, кукиш в мошне. Никак гостинчик нагуляла божья невеста, какой молитвами не отмолишь? Как блудить - так все горазды, а кашу расхлебывать - так сразу к бабке. Ага. А вот прочищу тебя ведьминым корешком, да угольком прижгу, чтоб неповадно было!
- Я... не...
Старуха вдруг хрипло расхохоталась. Злорадно так, аж птицы в кустах галдеть перестали.
- Да вижу я, вижу, девка ты еще, даром что длиннорясая. А вот рожица твоя вроде как бабке знакома, ага. Не, тебя я не упомню, а вот мамку твою...
- Да, да, - я закивала. - Ида Омела моя мать. А меня Леста зовут.
- Внуча, значить... - старуха осклабилась, показав крепкие бурые зубы. - Ишь, заброда. В гости, али как?
- В гости. Я на юг иду... бабушка. Вот, решила заглянуть... раз уж через Амалеру... Мать говорила...
- Ида так в скиту своем и сидит?
- Да, она в монастыре Вербены Доброй.
- А тебя на кой послала?
Я поднялась, отряхивая подол монашьего платья. Подобрала свою котомку.
- Она не посылала... Я сама...
- Сама, значить... Сама - рассама. Че в дом-то не вошла?
- Да как-то... неудобно как-то. Без хозяйки.
- Неудобно елкой подтираться, ага.
Старуха вынула березовую хворостину из петельки для замка. Толкнула дверь.
- Заходь, малая. Корзинку-то не тронь, щасс пойдешь корешочки в ручье полоскать. Ишь, внучка-белоручка, неудобно ей. А задницу о камень морозить удобно? А вот кабы я в село к куму заглянула, так бы и куковала на пороге ночь напролет?
Я ступила в темные сени, сплошь завешанные серыми вязками трав, заставленные коробами и туесами. От крепкого сложного духа заперло дыхание. Сенная пыль, воск, деготь, квасцы, плесень...
- Ааапчхи!
- Ты, малая, сторожней, ага? Головушка с плеч слетит. Ну, че встала столбом? Иди, иди в кухонь, не топчись тут...
И бабка Левкоя чувствительно наддала мне под зад коленом.
Тогда стояла середина апреля, снег сошел совсем недавно, земля еще не успела просохнуть. В лесу цвели подснежники. На юге полыхала война. За Нержелем, в Викоте и Каменной Роще буянили шайки горцев-ваденжан, Север завяз в драках с ингами, но в Амалере пока было тихо. Однако еда стоила дорого, вместо припасов я тащила полную сумку лекарских склянок, почти все деньги как-то быстро и неожиданно разбазарились, продавать склянки было жалко, а красть я боялась. У меня хватало ума не путешествовать одной, но только за то, чтобы присоединиться к каравану, мне пришлось отдать серебряную архенту. За неделю я здорово порастеряла боевой пыл и не раз малодушно подумывала о возвращении в монастырь. Если бы не Кустовый Кут, хутор моей бабки, о котором рассказывала мать, я бы повернула назад.
Но назад я не повернула, добралась таки до Левкои. Кабы знать...)
Доска под ногой хрустнула, обломки полетели в черную воду. Я тотчас припала на четвереньки, вцепившись в столбик перил, и с содроганием ощутила, как пальцы, не встретив препятствия, сминают волглую гниль. Столбик переломился и канул под мост. Холера черная!
Переждав, пока мостик перестанет раскачиваться, я осторожно двинулась вперед. На четвереньках, ощупывая настил руками. Вот зачем Амаргин меня сюда приволок! Чтобы я грохнулась в воду. Вместе с этим треклятым мостом. К лягушкам и пиявкам. Тьфу, тьфу, это гораздо противнее любых покойников...
Ладони ткнулись в мокрую траву. Ага, еще немножко - и подо мной твердая земля. Фуу! Я разогнулась, вытерла руки о юбку. Не грохнулась, слава небесам.
- Гав! Рррррргав-гав-гав-гав-гав!!!
Наверху тропинки стояла собака, в темноте ярко белели пятна у нее на груди и на морде. Довольно крупная собака, она загораживала мне дорогу.
- Гав-гав-гав-гав-гав!!!
- Ты чего лаешь? Чего ты разоряешься?
Я шагнула вперед, стараясь не делать резких движений.
- Рррррр!
Блеснули оскаленные зубы. Псина встопорщила холку, ощерилась. Попятилась, рыча.
- Пшла вон! - я пошарила вокруг в поисках палки. - Иди, иди отсюда!
Огибать чертову шавку и оставлять ее за спиной не хотелось. Такая вполне может кинуться сзади и тяпнуть. Приличной палки не нашлось, склон зарос колючей ежевикой и крапивой. Я выдрала с травой хороший ком земли и швырнула в собаку.
- Ауу, ску-ску-ску... Гав! Гав-гав-гав!
- Прочь пошла!
Я снова ухватила траву за вихор.
- Буся, Буся, Буся!
Кто-то шарахался под деревьями, звал собаку. Из черных зарослей выплыл огонек и двинулся в нашу сторону.
- Буся, Буся!
- Эй! - крикнула я, - Хозяин! Отзови пса! На цепи надо держать таких бешеных.
- Гав-гав-гав! - заливалась Буся.
- Отзови собаку, холера!
- Ааа! - вдруг взвизгнул хозяин, - Навья! Навья! Мара! Буся, куси ее!
- Да ты что! - взвыла я. - Какая мара, протри глаза!
- Куси, Буся, куси!
- Гав-гав-гав!
Собака скакнула вперед, получила комок земли в нос и отскочила.
- С ума сошли! Чокнулись совсем! Пропустите меня, уроды!
- Пошла, мара, пошла! В землю пошла, в воду, под камень! Куси ее, Буся!
Голосивший размахивал фонарем, и я внезапно узнала его. Узнала тяжелые плечищи и крохотную, плоскую, как чечевичное зернышко, голову, и стеклянные от страха глаза, и рыбий хлопающий рот.
- Мара! - кричал Кайн-придурок. - Навья! Иди под камень! Иди на место! На место! На место!
Я попятилась. Безумец... откуда он знает? Откуда?
Сверху, с тропинки, прилетел комок земли и ляпнулся мне в грудь. Второй едва не попал в лоб.
Остро, так, что свело внутренности, вспомнилось: камни, куски глины, какая-то гниль - в лицо, в голову, градом, сбивающим с ног ливнем. Не закрыться руками - связаны руки - только отворачиваться, прижиматься щекой к плечу. Липнут волосы, в глаза течет дрянь, мешаясь со слезами, кляп не дает дышать.
- Ррр! гав-гав-гав-гав!
Я повернулась, подхватила юбки, и бросилась прочь по пляшушему под ногами мостку. Холера, проклятье, урод поганый! Чтоб тебе пусто было! Чтоб тебе...
Навстречу, на мост, из зарослей противоположного берега вдруг вымахнуло что-то огромное, черное. Два алых огня мазнули вверх, оставив в воздухе огненный росчерк. Тварь взвилась, мелькнула над головой, осыпав меня водяным крапом - и мосток сотрясся от удара.
- АААгррррххх! Аррр!
- Ааааййй! - по-человечески завизжала собака. Ей вторил Кайн-дурак:
- Бусяаааа!
Свет фонаря метнулся зигзагом и погас.
- Грррр! - снова вспорол ночь потусторонний рык.
- Ииии! Ску-ску-ску...
- Дьявол, дьявол, дьяаааааа!!!
Крики удалялись.
Я выбралась на темный берег и села в крапиву, икая от пережитого. Клин клином, господин маг? Ничего себе - ик! - покойники! Урод... собаку натравил... да я тебя...
Сжала ладонями лицо. Все. Все. Он полоумный, не мстить же ему, правда? Этот черный его прогнал. Или загрыз?
Кто он? Хозяин, сказал Амаргин. Хозяин кладбища. Вампир? Волк? Вервольф? В любом случае, он - тварь Полночи. Это не та сторона. Это... еще дальше.
Они что, приятельствуют с Амаргином? Жуть какая... Впрочем, ничего удивительного. Амаргин показывал мне свою фюльгью - она у него полуночная. У меня, между прочим, тоже, не к ночи будет помянута, брррр!