Я разочарован даже вдвойне, потому что после долгого периода бездеятельности собирался взяться за работу со всеми силами. В тот же вечер провожу с Германом разговор, а точнее - попытку разговора, потому что связь очень плохая. Дискуссия проходит бурно, но, если я слышу его превосходно, он меня вообще не понимает. До него доходит лишь то, что машина испорчена, и этот трус, эта тварь из своего кабинетика еще имеет наглость обвинять меня в небрежности и плохом обращении с техникой. Тут я обзываю его самыми нехорошими словами, но связь окончательно прерывается.
* * *
Через три дня отправляюсь в Пуэрто Хименес и звоню Герману. Тот рассыпается передо мной в извинениях:
- Я немного разволновался, и мне неприятно, что наговорил тебе такого. У меня для тебя две новости, одна хорошая, а вторая плохая. Сначала хорошая: очень скоро у нас будут все документы по концессии, наконец-то все устроилось. А плохая новость - это та, что подписан приказ о твоем аресте за контрабанду наркотиков. Только бояться не надо, ничего серьезного, самое главное, что документы у нас в руках.
И все это он мне выкладывает, как будто ничего особенного и не случилось! Другими словами, вся полиция страны идет по моему следу, и в любой момент меня могут арестовать. Я бросаю трубку, мне срочно нужно возвращаться на прииск. По дороге, когда в очередной раз сбиваю ограду Демезио, раз за разом раздаются два выстрела, и пуля 22 калибра попадает в дверцу машины; еще чуть-чуть, и мне была бы хана.
Этого еще не хватало! Выскакиваю из автомобиля и, держа взведенную сорокчетверку в руке, разыскиваю сукина сына, но эта тварь хорошенько спряталась, так что возвращаюсь ни с чем. А жаль! Чучело из его головы хорошо бы смотрелось в нашей столовой рядом с фотографией Барбарохи.
Вечером обдумываю ситуацию. У меня нет ни малейшего желания дать себя арестовать как какого-то обыкновенного бандита. Если Герман хочет войны, он будет ее иметь.
На следующий день высылаю Джимми в Сан Хозе.
- Бери машину и отправляйся к этому придурку Герману. Передай, чтобы он немедленно прекращал выпендриваться, потому что, если он всего не затушует, я взорву прииск и приеду его грохнуть. Другими словами, я ему оборву яйца. При случае отвезешь ребят.
Со мной остаются Уайт, Чиче, Эдуардо, Пунтаренас и Мигель, пятерка самых верных; всех остальных отсылаю. Хочу, чтобы со мной рядом были только самые верные и крутые ребята, потому что объявляю осадное положение. Герман-то наверняка надеется, что я наложу в штаны и сбегу в Панаму, оставляя ему все, как на блюдечке: долгонько он обдумывал план, чтобы бортануть меня без всякого риска для себя. Перебьется!
Мы минируем весь лагерь, размещая три сотни динамитных зарядов во всех домах, на всех машинах, на склоне над прииском. Все оружие заряжено и готово к использованию. Подъездная дорога находится под постоянным наблюдением. В случае же ночного нападения меня предупредят собаки, которые спят на улице и всю ночь бегают по всей территории. Теперь у меня их целых пять: два добермана, Кинг и Квинни, а еще три барбоса, купленные у окрестных селян для охоты. Кинг и Квинни - великолепные собаки для защиты, они пронюхают чужака задолго до всех остальных.
Я готов идти до последнего, и гости уже могут съезжаться. Если появятся мусора, то сначала я собираюсь убить их как можно больше, неожиданный обстрел всегда намного эффективней. Перед началом драки я зажгу запальные шнуры: каким бы ни были результаты сражения, плодами моих трудов никто больше уже не воспользуется. Hадеюсь, что мне еще удастся улизнуть, воспользовавшись вызванной взрывами паникой, после чего смогу поехать и прибить Германа. Я знаю, что вступил в неравную и безнадежную борьбу, так что смогу серьезно обжечься на этом, но никто и никогда не пробовал безнаказанно меня обманывать, и Герман исключением не будет.
* * *
Через пару дней эта свинья вызывает меня по радио и клянется, будто невинен аки младенец. Поговорить нам не удается, рация действует только лишь в одну сторону: он обещает, как только сможет, все устроить, сделать все возможное, чтобы прекратить полицейскую акцию, и сообщает, что высылает Джимми ко мне, а уже тот все мне объяснит.
В течение нескольких последующих дней мы живем в максимальном напряжении. У моих людей нет никакой работы, они чувствуют накапливающееся в воздухе электричество; они еще не знают, что нам угрожает и до какой степени, но догадываются, что что-то заваривается и может в любой момент вскипеть.
Большую часть этого времени я провожу с Ксионарой. Если это и будет мой последний бой, то перед ним желаю максимально насладиться жизнью. Ожидая неотвратимого, я боюсь лишь того, что на нас нападут ночью, ведь мне еще столько нужно с ней сделать.
* * *
Приезжает Джимми; он считает, будто Герман откровенен, когда обещает все устроить.
- Он страшно боится того, что ты здесь все взорвешь. Он тебя знает и понимает, что ты на это способен: мне так кажется, что он уже пошел на попятную, лишь бы спасти прииск. А еще я узнал в Сьерпе, что приходило два мусора, чтобы тебя арестовать, но, прочитав объявление, они не осмелились войти в лагерь.
Эта новость доставляет мне удовольствие. Знание того, что два мусорка плывет три часа на лодке, четыре часа карабкаются под гору, имея в кармане подписанный приказ о моем аресте, после чего уходят, не ударив пальцем о палец, наполняет меня гордостью. Представляю себе эту парочку, как они мнутся перед предупреждающими надписями и думают, что делать дальше, после чего, поджав хвосты, поворачивают, обдумывая, чтобы наврать своему начальству.
* * *
Я уже не знаю, что и думать.
Мне понятно, что вступаю в неравную схватку, которая легко может закончиться моим поражением, по-настоящему я ни на кого рассчитывать не могу, потому что у моих мужичков, пускай и верных, нет моей мотивации. Они сражаются не за свой прииск и, подозреваю, что при первых же серьезных неприятностях меня бросят на произвол судьбы. Смерти я не боюсь, но сама мысль о том, что Герман мог бы меня пережить, не дает мне покоя.