— Позвольте! — попытался оправиться Гельбталь. — Волынцев у меня в качестве помощника, что же касается направления газеты…
— К чёрту декорации! — снова перебил Карновский. — Если не хотите говорить делом, я уйду.
— Но… позвольте…
— Не позволю! Я пришёл к вам как к дельцу, которого уважаю. Да, уважаю как дельца и не уважаю как льнущего к Волынцеву и К°. Мы с вами оба — американцы. Из ничего мы сделали многое. Я больше, вы меньше. Но мы хотим оба большого дела, дела по нашему размаху. Быть на побегушках, под башмаком у провинциального оракула, у уездного политика, для вас мелко. Понимаете, мелко! Мне жаль в вас человека моей складки. Вы можете делать дело. Не садитесь на цепь к людям, не умеющим вас оценить и понять.
— Вячеслав Константинович, батюшка, да ведь я… — совсем другим тоном начал издатель, которому яд лести, прикрытой напускной резкостью, начинал проникать в душу. — Да ведь я… я разве что имею против вас…
— Не виляйте! — оборвал Карновский. — Я говорю о деле. Коротко и ясно. Пять тысяч наличными, на пять учёт векселей и на двадцать пять акций нашего предприятия с голосом члена правления. Да или нет?
— Но… но как же мне быть? — с самым беспомощным видом спросил Гельбталь. — Ведь не могу же я хвалить вас! Ведь все же поймут! Вам же самим неудобно.
— И не надо… хвалить не надо. Неужели вы считаете меня настолько наивным. Наоборот. Ругайте, сколько влезет. Но… ругайте за то, на что укажу я сам. Вот. Вам здесь материала на две недели. Под каким угодно соусом подайте. Пусть хоть тот же конторщик мой бывший проредактирует, который на меня зубы точит… Но от Волынцева нам, разумеется, необходимо тотчас освободиться.
— Но как? Ведь я же с господином Вол… Тьфу, с Николаем Иванычем в самых хороших отношениях.
Гельбталь вдруг вспомнил глубокие, строгие глаза свояченицы Закржевского, Надежды Николаевны. Ему показалось, что из глубины кабинета они глядят на него полные укоризны.
— Пять! — почти твёрдо сказал он. — Пять! Рад бы идти с вами заодно — не могу. Поздно. Грязью забросают. Не могу. Стар.
— Какая чушь!.. Грязью забросают? Да кто?.. Читатели? Они никогда не поймут, в чём дело. Ругань была, ругань и будет.
— Не могу! — уныло повторил Гельбталь.
— Жаль, — коротко кинул Карновский. — Жаль. Но… нечего делать. Может быть, вы, со своей точки зрения, и правы.
Он встал, взялся за шляпу и, как полководец, приберегший лучшие силы к концу, прибавил с рассеянным видом:
— Ну-с, так, значит, мы к этому не будем возвращаться… Я сейчас в банк. Почти не спал эту ночь. Засиделся у головы.
— Весело было?
— Веселье обычное. Картёж. Водка. Вчера, впрочем, разнообразие было некоторое. Поздравляли жениха и невесту.
— Это какую же невесту? — заинтересовался Гельбталь.
— Нашу общую знакомую… Надежду Николаевну!
Гельбталь побледнел, открыл рот, как рыба, глотающая воздух, и наконец выдавил:
— Какую… Николаевну?..
— Господи! Как какую? Нашу очаровательную Надежду Николаевну, свояченицу Закржевского.
Лицо издателя залилось теперь кровью. Он вытащил платок, вытер крупные капли пота с побагровевшей лысины и растерянно пролепетал:
— За кого она… то есть… выходит?..
— За Волынцева, — медленно проговорил Карновский, с удовольствием наблюдая волнение издателя.
— Что?.. За-а к-кого?..
— За редактора вашего, Волынцева, или за помощника, как вам угодно его называть.
— И вы… не лжёте?
Карновский с презрительной улыбкой взглянул в лицо обманутому вдовцу. Тот виновато заморгал глазами и схватил его за руку:
— Ради Бога, простите! Я немножко того… взволнован… Неожиданно очень… И того… Поздравляю, поздравляю!..
— Я не жених, — с невольной горечью усмехнулся Карновский.
— Да, да, конечно… Виноват! Да… Ну, так вот. О чём мы бишь? Да… Так я согласен, Вячеслав Константинович!
— На что согласны?
— На ваше предложение. Зрело обдумав, я пришёл к заключению…
— Давно бы так! Всё время мальчишкой вели себя!
Карновский присел снова к столу и, щёлкнув замочком портфеля, вытащил толстую пачку кредиток и бледно-розовых свежих коробящихся акций.
— Так сегодня, стало быть, винтим опять у головы? — спросил он через минуту уже в дверях таким тоном, как будто только что не было этого обильного для обоих впечатлениями разговора. — Ах!.. Прошу прощения!..
Он посторонился, чтобы пропустить в кабинет Волынцева в пальто и шляпе, даже в калошах, по-видимому торопившегося к издателю.
Учитель гимназии и директор банка холодно раскланялись.
— Это что за визит? — удивлённо спросил Волынцев, подходя к столу издателя и, после небрежного рукопожатия, усаживаясь в кресло.
Гельбталь промолчал и с рассеянным видом барабанил пальцами по столу.
— Зачем пожаловал этот… фрукт? — повторил Волынцев свой вопрос.
— А?.. Что?.. — оторвался от своего раздумья издатель. — Вячеслав Константинович-то?.. Так, по делам заходил, насчёт векселей.
— Гм?.. Странно… Ну да не в том дело. У меня сейчас в кармане такое письмецо лежит, такие факты, что, пожалуй, нашему «генералу» не долго векселями оперировать… Не хотите ли взглянуть?
Гельбталь замялся.
— Время терпит… Я, знаете, сегодня принуждён в губернию уехать, дня на три. Так уж лучше потом.
— Почему же потом? Я пущу без вас.
— Н-нет уж… Я убедительно вас попрошу придержать… пока!
— Это что же?.. Последствия визита?
— Нет, при чём тут визит? Вот-с исправник пишет, штраф на нас наложили, и… очень серьёзный. Надо хлопотать о сложении.
— Зачем же? Разве вы не знаете, что штраф администрации создаёт репутацию газеты?
Издатель криво усмехнулся.
— Какая репутация смотря… Чтобы так репутацию составить, надобно миллионером быть, а я, извините, не миллионер!
— Вот как?.. Гм!.. Благоразумно! Хотя вас можно и за миллионера, пожалуй, принять… Судя по тому, какие у вас деньги на столе запросто валяются!
Гельбталь растерянно схватил и спрятал в ящик стола полученные от Карновского кредитки, которые он забыл даже прикрыть.
— Гм!.. Да!.. — подозрительно промычал Волынцев, наблюдая внезапно покрасневшее лицо издателя. — Крупными суммами швыряетесь, крупными… А это у вас что такое?
Волынцев потянул к себе пачку розовых акций.
— А-ах… Вот что! По-ни-маю!..
Он, расширив глаза, уставился в лицо издателя, напрасно стараясь поймать его бегающий взгляд, потом, разом побледнев от возмущения, порывисто встал и, стукая шляпой по столу, отчеканил:
— Слушайте… вы!.. Или вы сейчас скажете мне, откуда у вас эти деньги, и… и вернёте их при мне вместе с этим владельцу, или… моей ноги у вас не будет. Решайте сейчас!
Гельбталь, в свою очередь, побагровел от ненависти.
— Нет! Уж зачем же-с? — выдавил он, блестя полными бешенства глазками. — Это… зачем же-с? Мои деньги при мне и останутся. И… в своих деньгах я своему, извините, служащему отчёта не обязан давать-с!..
— Ах… так?..
Волынцев быстро направился к двери и на пороге невольно остановился. Все его мечты, мечты создать из этого злосчастного «листка» газету, осветить этот медвежий угол, мечты, которые он вынашивал вместе с Надеждой Николаевной, рушились разом по мановению этого тупого животного.
Он обернулся и, неимоверным усилием воли сдержав гнев, сказал Гельбталю:
— Иван Кузьмич! Отдайте себе отчёт, что вы делаете?.. На какой вы путь встали? С кем рвёте связи?.. Подумайте, что скажет, как посмотрит Надежда Николаевна?
Гельбталь гаденько рассмеялся:
— Надежда Николаевна? Хе-хе-хе-с!.. Разве им при их нежной натуре денежными делами можно заниматься?.. К тому же-с… Ах, простите великодушно… Я и забыл вас поздравить. Только что случайно узнал. Честь имею… Дай Бог совет да любовь!
Волынцев молча глядел на багровое, плотное, скверно ухмылявшееся лицо.
— Пра-а-а-хвост! — от всего сердца невольно вырвалось у него. Он брезгливо плюнул и хлопнул дверью.
Гельбталь на минуту остолбенел от оскорбления. Потом выскочил в контору, повалив по дороге кресло, и, чувствуя себя, как в былое время, типографским мальчишкой, обруганным старшим, задыхаясь, грозя кулаком в сторону лестницы, по которой стучали калоши Волынцева, к великому восторгу бухгалтера, прохрипел плачущим от бешенства голосом: