Летели годы, жизнь шла своим чередом, золотопромышленники все больше и больше вгрызались в таежную глубь. Приспосабливались, сжимая зубы, и ангарцы к их присутствию, тихая война не прекращалась. Пропадали старатели, не возвращаясь из тайги, да и не только в тайге пропадали, не один десяток тел старательских приняла Ангара-матушка в свои воды, омывая резаные да пулевые раны. Сметанино, Кандаки, Кула-ково, через которые шел старательский путь, постоялыми дворами обзавелись, мужики на ямщине хорошие деньги имели, потому широкими дворами зажили деревни. У каждого две-три заимки в тайге, где и покос, и скот все лето, только успевай поворачиваться, а зима подошла — мясо в ледник, по весне старателям все уйдет, соли да копти. Земли пахотные, которых вдоволь раньше было, под парами по три года стояли, востребованы стали — не только уж себя кормила деревня, хлеб северная тайга требовала. Огромные, глубокие погреба с рубленными из лиственницы стенами и подземными переходами стали обычным сооружением для ангарцев, там, в этих погребах, хранили и овощи, и соленья, и зерно, оберегая от гнили и глаз чужих. Там же укрывалось и все самое ценное, на черный день приготовленное. Оседали и пришлые в деревнях, семьями обзаводились, корни пускали, привороженные красотой и обилием вольной земли. Царскими указами высылались на жительство в волость ссыльные. Зазвучала на берегах Ангары и шведская, и польская речь, пришли с северов и прочно обосновались на Тесеевой реке раскольники-староверы. Разрасталось и село Рыбное, полтора десятка кабаков, при заезжих избах, день и ночь гудели, прозвище Разбойное оправдывая, уж и местный народ так называть стал село, несмотря на официальное название. Темные дела быстро богатевших рыбинских мужиков были покрыты тайной. Странные события происходили в селе, вольно раскинувшемся под сенью храма, стоявшего на высоком Рыбинском быке. Бывало, въезжал в село обоз с людьми работными невесть откуда, в раскрытые настежь ворота одного из дворов на полном скаку втягивался и исчезал навсегда за этим забором. Ни лошадей, ни людей никто уж не видел больше. Как сквозь землю проваливались, а может, и так?
Степан Матанин то подворье строил, да только работников его никто не видел, за глухим забором поднимали они из кондового леса строения. От зари до зари тюкали топоры да вжикали там пилы. За лето и управились, и затихло все. Никто из рыбинских плотников в том строительстве не участвовал, да и не было бездельных. Многие строились в то лето, рабочих рук не хватало. По глубокой осени въехал он в то подворье с семьей, перебрался из деревни. А по снегам уж пригласил Косых да Никифорова новоселье отпраздновать. Тут-то и узнали они, что старые их обидчики объявились. А весть о том бабка Ваганиха принесла, при смерти у нее лежал один из старателей. В бреду горячечном он ей открылся, что попортили они крови никифоровским дружкам, тем, что его ватагу загубить хотели. Тропу они самострелами перекрыли да ямами. Но не это главное, что он рассказал. Главное было то, что обладал он какой-то ладанкой, ящеркой золотой, которая его на золотые жилы выводила. Что ему ведомы были тайны через ту ящерку, от глаз людей сокрытые, и мог он в любом месте золото отыскать, как бы оно ни упрятано было. Звал он перед смертью товарища своего — Семена, шибко звал, видно, без него помереть боялся.
— И что? — спросил бабку Косых.
— Сейчас они там, у него, а я к вам подалась.
Кинулись Никифоров с людьми к дому Ваганихи, да опоздали. Помер тот старатель, и товарищи его как в землю канули. Ушли, мешки свои в заезжке оставив, видно, торопились очень. Как-то сообразили, что ищут их. Десять ден пасли их по всем дорогам — ускользнули. Но важное самое Никифоров вызнал. За день до смерти исповедался Лексей тот попу, в грехах каялся. Поп у Никифорова в приятелях был, на кормлении постоянном, потому без нажима рассказал все, что узнал от умиравшего. Подтвердил он рассказ Ваганихи о том, что покойного рук и товарищей его те козни были. Еще рассказал, что все золото, им намытое за долгие годы, схоронил он в месте священном, где две реки великие сливаются, и место то богами древними защищено и златой ящеркой ему указано было. Но рассказ этот попу истинным не показался, потому как сознание терял то и дело старатель. Говорил бессвязно, многого он вообще не понял и не расслышал. Одержим был умиравший бесами, потому мучился очень, а гнать из его души бесов этот поп не посвящен был. Не каждый священник тем умением обладает.