— Держи, — протянул он шест Федору, — пойдем о двух шестах, здесь течение сильное.
Через час мокрая рубаха Федора прилипала к телу, комары не давали дышать, то и дело попадая в рот или в глаза отчаянно толкающих лодку Федора и Фрола.
— Давай к берегу, вон туда, там ветерок, — скомандовал Фрол, и они дружно направили лодку в небольшую лагуну.
Семен, намотавший на голову тряпья от комаров, высунулся, поглядел вокруг и спросил:
— Что, братцы, приехали?
— Нет, Семен, только ехать собрались, — отшутился Фрол.
Федор уже выпрыгнул на берег:
— Пересидеть полуденный жар надо. Ох, эх! Да тут съедят кровососы…
— Федор, давай дымовуху варгань.
— Хорошо. Вот здесь, на солнышке, на ветродуе. Интересно, почему комары больше в тени нападают?
— А они бесовы дети, потому солнышка и не любят.
— Нешто столько у беса детей — тьма!
— Вот именно тьма, только жизнь у них мгновение, по сравненью с любой тварью божией, — прихлопнув несколько насекомых разом на своем лбу, ответил Семен.
— Пали, дядя Семен, сейчас они у нас дымку нюхнут!
— Заодно и перекусим, — развязывая свой мешок, сказал Фрол, — по такой воде тяжело подниматься будет. Подкрепиться надо. Угощайтесь, чем Бог послал.
Фрол вытащил полкаравая хлеба, пироги с капустой и крынку с молоком.
— Ты тоже не побрезгуй. — Семен выложил из мешка вяленую медвежатину и несколько луковиц.
— Благословите, боги родные, пищу сию, воздайте всем труд свой и любовь в нее вложившим любовью и благостью своей, — перекрестив пищу, произнес Фрол.
— Какая-то странная молитва у тебя, Фрол?
— Не странная, а старинная.
— По-староверчески, что ль? — откусывая от пирога с капустой, спросил Федор.
— Нет, то по нашей, древней вере, по родной.
— Это по какой такой родной? Разве христианская вера нам не родная? — проговорил с опаской Семен.
— Так как она может родная быть, когда введена была на Руси токо при князе Владимире, а до того что, в безверии народ жил?
— Интересно, как же он тогда жил, наш народ, без Христа-то?
— То старца спросите, он знает, а мне просто она, родная вера, по душе пришлась.
— Так это как же, Фрол, ты что ж, не крещеный, что ли, на басурманина вроде не похож и не старовер, говоришь? — серьезно спросил Семен.
— Да крещеный я, во, на, смотри, крест на теле, только ближе мне вера древняя, а то, что меня в младенческом возрасте в христианскую православную веру обратили, то не беда, — спокойно пояснил Фрол.
— Выходит, ты, Фрол, язычник, — сделал заключение старатель.
— Может, и язычник, а что в этом плохого? Мне ведь по храмам да церквям ходит некогда, на коленях не привык ползать, попам руку целовать шея не гнется. А тут боги всегда со мной, вот они, на этой поляне с нами сидят, слушают наши споры и хмурятся.
Федор при этих словах прямо с куском пирога во рту огляделся кругом, проглотив, спросил:
— Чё это они хмурятся?
— А то и хмурятся, что забыли мы историю рода своего.
— А ты что, Фрол, про это знаешь? — не унимался Семен.
— Не, я пока еще не знаю, но знаю того, кто знает.
— Я тоже узнать хочу.
— Вот придем к старцу Серафиму, Федор, его и попросишь рассказать.
— Слышал я еще на Урал-камне про такого старца. Так это у него Федысина Анюта?
— У него.
— Федор, помнишь, мы про счастье человечье говорили?
— Помню.
— Так вот, покойный Лексей мечтал с этим старцем свидеться, да не смог. Он прямо так и говорил: эх, великое счастие для него было бы Серафима-отшельника повидать, сказки его послушать. А нам оно само пришло, во как бывает!