в расход, я еще покажу, чего стоит Иван Павлович Тя
пуев».— Втянул нижнюю губу и зачмокал в задумчиво
сти. Снова отчего-то вспомнилось запрокинутое лицо
Мартына Петенбурга, полные синего мрака провалы
глазниц, культяпки, обернутые коричневой кожей, при
мотанные ремнями к тележке, и новое удовольствие от
этого видения родилось в сердце и смыло усталость.
Погладил обтерханную тетрадь, заново открыл наугад
и невольно смутился, прочитав: «Мартын Селиверстов,
уличное прозвище Петенбург, двадцать два года, пред
седатель рыбартели «Красный полюс». Надо прощупать
его классовое нутро. Вредительски отзывался о массах.
Я спросил его, сколько овец в частном пользовании. Он
ответил: «Овец нет, остались одни бараны». Интересно,
на что он намекает?».
«Пожалуй, эти записи тоже убрать надо, мало ли
кто не так прочитает. Всякие люди есть, да и время
нынче не то». И чтобы отвлечься от раздумий, не изме
няя своей давней привычке, но уже шариковой ручкой
сделал Тяпуев пометку для истории: «Встретил Марты
77
рый соратник по строительству социализма. Инвалид
войны, человек трудной судьбы, которого воспитала на
ша Советская власть. Имел с ним доверительный раз
говор».
«Да, а ту запись надо будет того... Мало ли что мо
гут подумать».
10
И всю-то ночь на тоне Кукушкины слезы парни
глаз не сомкнули. Море хлестало грязным своим вехтем
в берег, и пушечные раскаты оседали в болотных коч
ках. Море горело пронзительным белым пламенем и в
зыбком непрестанном колыхании таило угрозу и омуту.
А в самую полночь из-за Криулина мыса потянуло
вдруг лес, неокоренный, строевой как на подбор, брев
но к бревну, словно запань прорвало совсем рядом;
плыл он густой щелью, закручивая в самую голомень,
открытое море, а уже оттуда отдельные хвосты завора
чивали к берегу, ныряя сквозь волну еще не посиневши
ми лбами.
Парни ловушки осмотрели на малой воде, в картиш
ки перекинулись, комаров поразгоняли, потом позева
ли — скучища, бог ты мой! Сашка уже опрокинулся на
нары, смотрел тяжело, едва размыкая веки. Коля База
все еще дулся, молча отвернулся к стене. И только
Герман сидел истуканом на своей лежанке, чувствуя
непонятное беспокойство.
Легли бы пораньше — и проворонили бы ловушку,
распинало бы ее, разнесло в клочья и даже на загород
ку для цыплят не осталось. Но Герман выбегал, не
спалось ему, клял ветер вслух, а тот вертелся флюгар
кой: то восток, то обедник, то резво опять повернет на
сиверик — и не было ему покоя. Затихнет снова, и то
гда слышно даже, как по заплескам пробежится голе
настая птица-кипитка в черном сюртуке и, часто обора
чиваясь и кивая красным кинжальным клювом, вдруг
вскрикнет обманчиво и тонко: «Кипит-кипит!» — словно
бы очаровывая неподвижного человека и заманивая в
рисковый сон. Подбежит и встанет, подбежит и встанет
на песчаном зыбуне, пускающем пузыри, но попробуй
78
в душе и испугом, как разверзнется под тобой жидкая
трясина.
— Эй ты, не вопи, зараза!— досадливо крикнул
Герман, замахиваясь на нее пустой рукой, но птица не
улетела, а только спряталась за глинистый оползень,
выглядывая оттуда игриво и любопытно.
«Снять ловушки иль погодить», — размышлял Гер
ман, все не решаясь покинуть берег — тут советчиков
не было, сам и решай,— и, вглядываясь в тускло све
тящееся ночное пространство, за синюю кромку берега,
где сидели на тонях такие же, как и он, добытчики,
словно бы силился угадать, а что там творится. И тут
же подумал, окидывая прицельным глазом море, что
без риска нельзя, никак нельзя, без риска даже ребен
ка не сотворить. Пола мокра, так и брюхо сыто, еще в
старину говаривали: рыба посуху не ходит.
Тут нежданно клубами сизого дыма налетел туман.
Только что море ершилось петушиными гребнями и вот
сразу скрылось под грязной, тускло отсвечивающей пе
леной, и даже собственную вытянутую руку нельзя раз
глядеть. Туман шевелился, прохладно обтекал лицо, и
чудилось, что если шагнуть сейчас в сторону, то можно
заблудиться и уж никогда не выйти к избе.
Но вскоре туман так же быстро разбросало, подул
порывистый полуночник, ветер с северо-востока, море
посивело. И Герман увидел тут, как сквозь волну все
чаще проныривали невесть откуда взявшиеся бревна,
совершенно новехонький лес. Герман сорвался, побежал
к избе, растолкал ребят, уже сладко похрапывающих.
Потом спихнули по каткам карбас, долго заводили
его в море, но на россыпи его выкидывало обратно, об
катывая рыбаков волной с головы до ног, или вдруг
ставило боком, норовя опрокинуть посудину. Но все же
удалось проскочить один вал, потом другой. Сашка
спешно наворачивал веслами, вытягивая карбас в го-
ломень.
— Выгребай круче!— заорал Герман, яростно обора
чивая задубевшее лицо с внезапно потяжелевшими
складками, в глазах его застыло злое упрямство.
— Стягивать будем на берег?— крикнул Коля Б а
за. — Вон лесу-то гонит, одни ремки от ловушки собе
рем.
79
дем?..
«Дурак. И чего орет?»— вяло подумал Коля База.
Тут подошли к ловушке, а в завесках, в сетной стене,
уже висели разлапистые коряги, пеньё и сучья, и если
бы это были прежние нитки, а не капрон, считай, что
уже одни ремки выбирали бы в карбас. А посудину ста
вило на корму, и Сашка порой невольно хватался за
бортовины, чтобы не вывалиться в море, но надо было
еще держать карбас носом на волну, тут уж не до раз
думий. Коля База цеплялся распяленными ладонями
за тетиву, стараясь плотнее прижаться к сетному полот
ну, а Герман выпутывал кокоры, отгонял бревна, сер
дито сплевывая горькую слюну и от души матерясь,
и его длинные намокшие волосы сейчас походили на
мочало, сквозь которое просвечивала розовая младенче
ская кожа. Герман лишь изредка метал на напарника
угрюмые взгляды, табачного цвета глаза его почерне
ли, провалились под тяжелый бугристый лоб.
Мужик разогрелся, волна хлестала по плечам, он
слышал эту навалистую тупую силу, а на душе было
радостно, что вот он такой, все может и ничего не бо
ится, и не случайно же ему, Герману Селиверстову, до
верили тоню. Тут карбас сначала поставило на дыбы,
потом резко развернуло вдоль волны, Герман чуть не
выпал в морскую кипень и, едва удержавшись на перед
нем уножье, отсадил начисто ноготь на большом паль
це и заорал не столько от боли, сколько от неожидан
ности:
— Сволочи, заснули? Санатория вам тут? Раскрыли
хавалки!
Карбас прижало к кутовому колу, где вода завива
лась воронками и, казалось, втягивала в себя. Герман
огляделся: вблизи море было чистым, значит, можно и
отдохнуть, и, удерживаясь за тетиву, незаметно успоко
ился, очарованно вглядываясь в пенистую воду и об
тирая о куртку кровянившийся палец... «Мишка-то Чур
кин тут потонул,— неожиданно подумал он.— А диво ли