123
— Не ходил бы ты, Мартыиушко. Куда опять л а
дишь? Кто тебя из дому-то гонит, ты скажи мне,—
тонко плакалась Анисья, бродя за мужем, будто приши
тая, и все норовила удержать его за плечо, а Мартын —
ноль внимания на нее, только раскатывал по кухне,
бурча под нос, отыскивал бумазейную рубаху да коте
лок из консервной банки — опять жена куда-то спря
тала — и ?:аринный пестерь, сшитый из бересты.
— Ты бы не толкалась под ногами, а наладила мне
чего в дорогу. Слышь, да отвяжись в конце концов. Мо
жет, я потому и живу еще, что в силе себя считаю.
— Видно, не с той ноги сегодня встал. Какой тебе
лес, какая морошка! Сдурел, дедко, ты хоть скажи тол
ком, чего тебе надо?— не отставала Анисья, морщась
скуластым лицом и не зная, на что подумать. Правда,
и раньше-то Мартын не больно сговорчив был, отмах
нется только, скажет: «Брось ты меня к подолу вя
зать»,— и убредет в лес. Сутки-другие нет, уж не слу
чилось ли что, а он вдруг и является: худой, как заяц,
задымленный. Тогда с ним и по-человечески поговорить
можно, потому что на кровать падет и мается, криком
кричит: «Анисьюшка, пособи, что ли, с ногами!»— «Вот
тебе, так и надо. Эко выдумал»,— бормочет она со
слезой на глазах, распаривая Мартыну ноги да нама
зывая бараньим салом и кутая в овечью шерсть. «Ой,
не буду боле, Анисьюшка. Век слушаться стану».— «Ну
то-то»,— довольно соглашается жена.
А сейчас вдруг почувствовала, что зря слова тратит:
у Мартына посторонние глаза, словно в себя смотрят, и
брови взъерошены, подняты на лоб, будто спешит куда
человек, торопится вырваться на волю, а его держат, и
оттого он досадует, готовый вспылить.
— Тогда хоть скажи, где тебя после искать?— по
шла Анисья на попятную, поняла, что отступиться нуж
но. В последний год он все такой. Нынче и в город ча
сто приглашают, к пионерам в гости иль по берестяным
палагушкам своим; прилетит, а с самолета до города
три километра катится на своей тележке, колотится ба
тогами по земле. Уж не снимет телефонную трубку,
урод такой, не брякнет в учреждение, мол, товарищи
дорогие, это я, Мартын Петенбург, из Вазицы, вы меня
124
добрым бы удовольствием пригнали машину, так горды
ня обуяла 'Человека: не хочу досадить людям, не ребе
нок, как ли сам доберусь. А три километра— это тебе
не шутка, да по грязище крутой; когда только и дорогу
сообразят, уж (пятый год три километра не могут замо
стить. Там и с хорошими ногами едва выбредешь, выло
мит все, а он, сердешный... «Ну и пусть петается, урод
такой»,— порой с досады брякнет Анисья, а потом уж
так казнит себя за такие слова, готова выреветься и
мужа на руках носить...
— Мне что, тебя на цепи привязывать, да?— еще
раз попробовала урезонить Анисья старика.— Ну ка
кая тебе морошка! Д а принесу я с болота, ешь сколько
душа примет. И неуж на двоих-то мы не соберем? Мно
го ли нам и надо, господи.
— Слушай, Аниска,— строго взглянул Мартын на
жену, и по этому посветлевшему взгляду поняла она,
что накалился ее дедко и сейчас самое время отступить
ся от него. И не знала она, не ведала, да и откуда ей
было знать, что прошлой ночью видел Мартын Петен
бург святой сон. Будто летал он по какой-то огромной
светлой зале, пронизанной солнцем, кружился, как
сильная птица, махал руками, будто глядел на себя со
стороны и весело кричал: «Как хорошо-то мне! Осподи,
как хорошо!» Он проснулся средь ночи и долго не мог
прийти в себя, призрачно кружилась голова, и сонные
глаза не могли поймать пространство горницы, примя
тое к плечу лицо жены, светлую прорезь окна. Все кру
жилось в нем, сияло и звало, и хотелось бесконечно ле
тать, замирая сердцем. «Осподи, к чему бы это?» —
прошептал он посиневшими губами и потом долго не
мог уснуть снова, крепче прижимался к Анисье, впиты
вая тепло ее тела,— так вдруг стало страшно и одино
ко ему. «Знак это, знак,— внушал он себе утром, не в
силах отвязаться от сновидения.— На старости лет —
птицей!.. В детстве ни разу не летывал».
И захотелось Мартыну в лес, до сердечной тоски за
хотелось* окунуться в лесную прохладу, пронизанную за
пахами и звуками, остаться там одному и послушать
себя. Этого никогда не хотелось, об этом никогда не
думалось: жизнь кружилась колесом, все по рытвинам
и ухабам; кажется, остыл страстями и оскудел сердцем
счетах поистерлись до самых прутьев — так может ли
сохраниться, не замшеть душа? Ан нет, полетела вдруг,
и Мартын Петенбург кричал во сне по-ребячьи весело
и суматошливо: «Господи, как хорошо-то! Ну еще, ну
еще!»— и захлебывался воздухом и смехом.
«Ну ладно, пусть смирит охотку»,— думала Анисья,
зная повадки мужа. Не впервой ему пихаться в самое
суземье, куда и здоровому вазицкому мужику нет хо
да; идет Мартын старинным прадедовым путиком на
светлые озера, на сухие боры, меж которыми в низинах
лежат богатые ягодой болотца. Чужой ноге нет туда
доступа, и в путанице распадков и урочищ не устоит не
знакомый с этими местами глаз, начнет слабеть и те
ряться он, пока не устанет случайно попавший сюда че
ловек и, сидя на моховой валежине, с горечью не забра
нит себя: «Леший меня за руку тянул!»
Первое время, как обезножел муж, еще побаивалась
Анисья отпускать его: «Сгинешь ты эдак, это леший те
бя поманывает, там и здоровому в тягость»,— а потом
надоело зря уговаривать, только язык натирать, да и
привыкла, что вернется всегда с пестерем грибов и
ягод, намотает с берез большие связки берестяных руба
шек. Но отчего-то сегодня тосковало сердце у Анисьи,
словно какой-то знак подавало, а может, и сам Мартын
взволновал и обеспокоил ее. Тот собирался, как всегда,
долго, оглядывая себя и охлопывая, не забыл ли чего,
чтобы потом не ворачиваться в дом, разве только не
сказал обычное: «Не успеешь очухариться, как я за
столом», не хлопнул шутливо жену пониже поясницы,
а молчаливо покатил на своем самокате прочь из кухни,
бесшумно, как тень лесная, миновал поветь и даже вес
ла не попросил стащить в лодку.
Мотор завелся с легким надрывом, закрутил воду
и ровно потянул стружок вверх по реке. Накатистый
гул моря скоро остался позади, и только через лесные
угорья еще долго сочился великаний вздох, и мелкий бе
резняк отзывался на него беспомощным и робким ко
лыханьем. Мартын мостился на заднем уножье, сосал
пустую вересковую трубочку и все ворчал, не мог успо
коиться:
— Глупая баба, задумала меня у подола держать.
Арсений-то безногий вон и на зверобойку ходил. А
126
и найдет.
Мартын Петенбург уж .много раз за свою жизнь мог
умереть: и когда копал Беломорско-Балтийский канал,
и когда шел то дорогам войны. Он должен был умереть,
чтобы своею смертью омыть позор с себя и своих роди
чей — так наставляли его. А он взял да и не умер, а