стенку, разворачивало в сетях, и Сашка, хватаясь за
колья деревянными негнущимися ладонями, с трудом
удерживал посудину около ловушки. Когда карбас
проваливался вниз, волна молчаливо и коварно подкра
дывалась сзади, как бы становилась на цыпочки и за
глядывала со спины — а что здесь делают люди?— по
том беспощадно накрывала их сверху, словно бы мо
гильной плитой, поэтому, пробиваясь головой сквозь
толщу воды, трудно было продышаться.
Но, знать, судьба была милостива к ним, потому
что рыбаки скидали ловушку на телдоса и уже дошли
до самого кутового кола; тогда Герман позволил себе
несколько расслабиться, чтобы прийти в себя,— остава
136
него даже появилась мысль, а не оставить ли ее здесь,
тем более, что потеря невелика? Дождь к тому времени
скис и едва сыпал, но воздух был насыщен влагой и
ветром. Порой Германа вздымало на вершину наката,
и чудилось, что он так и будет взбираться с гребня на
гребень в самое небо, пронизанное багровыми прожил
ками зари, но тут карбас словно бы лишался опоры и
стремительно проваливался вниз, в черную пустоту, и
думалось, что догони а я волна сомкнется над ним и
умчит в себя. Сашка хватался за бортовины, распялив
крестом руки, и на глянцево-влажном лице глаза его
выглядели черными провалами, полными бессмысленно
го недоумения.
Но крестьянская обстоятельность смутила Германа,
да и к тому же эта воэня со стихией волновала и будо
ражила его, душа наполнилась азартной злостью, воло
сы расползлись сосульками по обширной голове, обна
жив просторный розовый череп, лицо задубело и стало
багровым от морского рассола и ветра, и только кро
хотные глазки под крутыми надбровными дугами были
снова полны веселого отчаянного хмеля. Ему стало
жалко оставлять сетной отбой на произвол шторма,
ведь еще через полчаса колья раскачает и выбьет, зна
чит, через день-два надо будет снова где-то смекать
сетки и грузила, которые на берегу не валяются, и при
дется идти к председателю, чтобы выписал, а там раз
говоров не оберешься. «Нет уж,— подумал,— раз такая
повезуха, надо собрать ловушку полностью — и дело с
концом».
Одной рукой цепляясь за кутовой вал и чувствуя,
как лодка уходит из-под ступни, Герман потянулся к
хвосту, которым был привязан отбой, но веревочный ко
нец просолел и задубел, был сейчас упрямей и тверже
железа, о него можно было сломать ногти. Обычно хва
тало рывка, чтобы раздернуть узел, потому что в рыбац
ком деле каждое действие проверено вековым опытом:
штормами, сорванными ногтями и сбитыми в кровь ла
донями, морскими купаниями и утопленными неводами,
слезами вдов и сиротством — здесь закоренелые при
вычки предохраняют от несчастий.
Хвост не развязывался, и Герман только сейчас
вспомнил, что, когда ставили ловушку, этот веревочный
137
ный узел, думая, что на следующей воде заменит, но
потом все забылось, забылось... Герман выхватил из
ножен финку и резким взмахом разрубил веревку, не
разрезал, а именно разрубил, и, отпихиваясь, опираясь
ладонью о кол, на какое-то время ослабил тело, размяк,
словно стоял на берегу, а не на носу карбаса.
Накатная волна молчаливо подобралась сзади, под
няла посудину выше кутового кола, и, потеряв равнове
сие, Герман плашмя упал в воду, однако успев схва
титься за оттяжку; карбас смело к берегу, а на россы
пи повернуло бортом и опрокинуло, едва Сашка успел
вывалиться и выскочить на отмель.
Герман висел на коле мешком, пудовые сапоги тя
нули вниз, волны подхватывали намокшее тело и ста
рались оторвать от зыбкой опоры. Реоницы слиплись,
и сквозь студенистые натеки на глазах он с трудом раз
глядел, как хвостало о берег карбас, как, подобно заг
нанному зверю, бегал по песку Сашка, запинаясь сапо
гами. «Вот и все», — подумал Герман и закрыл глаза.
Им овладели усталость и безразличие. Стоит лишь от
пустить руки, и море поглотит, заполнит водой, он раз
бухнет, как пинагор, потом его покатит по дну и оста
вит где-нибудь на отмели, жидкого, в синих пятнах, и
чайки будут ходить около и клевать босые ноги.
Вспомнился дядя Миша Чуркин, его отекшее черное
лицо, и вздутый арбузом живот, и ворон, с хриплым
скрипом снявшийся с плоской груди. Герман ойкнул, и
его кисло вытошнило. Он вдруг испугался этого виде
ния, и ему страшно захотелось жить.
— Саш-ка-а!.. Ну что же ты!.. Так-рас-так!.. Карбас
толкай!
Герман кричал, ветер срывал голос с губ и уносил
в сторону, но Сашка, наверное, расслышал испуганные
обрывки слов, потому что принялся вычерпывать из
карбаса воду.
— Гера...жись!, — расслышал Герман, а пальцы уже
слушались плохо и растекались по скользкому дере
ву, казалось, они лишились костей и силы. Он попро
бовал содрать с ног сапоги, это ему удалось, и на миг
стало легче. Тут Герман совершенно пришел в себя и
уже рассудительно и холодно огляделся словно бы со
стороны, почему-то представил свои желтые мозолистые
138
врозь, а чайки уставятся сначала подозрительно, а по
том станут клевать мозоли. Он представил это и ус
мехнулся. И сразу испугался своей усмешки, потому
что способности смеяться над собой не знал раньше:
«Вот они, Кукушкины слезы, дьявольская тоня... наку
ковала, сволочь... ну погоди... ружье возьму и стукну...
ты допоешься у меня!» Тут очередная волна накрыла
его с головой.
Герман уже перестал материться вслух, потому что
рот разъедало морским рассолом и нетерпимо жгло. Он
протер глаза и вдруг с отчаянием увидел, что Сашки
возле карбаса нет, но откуда было энать ему, что пар
нишка лежит на песке и горько плачет от собственного
бессилия.
«Падлюка... дерьмо на палочке... размазня!»— ругал
Герман Сашку, а может, и себя заодно, обжигал душу
калеными словами и горько травил ее, ведь так не хо
телось умирать, и воспаленный мозг мучительно напря
гался в поисках выхода. «Нет-нет, пустое... уж мне бо
сиком по дну,— сумасшедше подумал он.— Я по волне,
как рыба... говорят, по двести метров под водой... вол
ну поболе дождать — и на гребне... покрепче ногами...
ногами лупить... только бы не сдали, не подвели... вовсе
заколел... спасусь, научусь плавать...»
Сколько прошло, час или два, Герман не знал, но
только по-прежнему оглядывался он, выбирал волну по
круче, с белыми пробежистыми барашками по гребню;
волны настигали рыбака, скручивали руки, рвали сухо
жилья ног, но странная звериная цепкость появилась в
жилах, они словно бы приросли к кутовому колу, сли
лись с ним и стали просоленной плотью самого дерева.
Герман выныривал, отплевывался и снова подстерегал
взглядом волну, черную и покатую, с вихревыми струя
ми по склону, встречал ее тяжелым мужицким телом,
но рук разжать не мог. Мертвой была хватка задубев
ших ладоней.
В какой-то миг ему почудилось, что на берегу по
явились люди, много людей, они суетились на песке,