шого страдания и сама понурилась в скорби, набухла
слезой и уронила ее на мертвое лицо человека; но дол
гое страдание изнуряет, живым надо жить, и траурное
покрывало спало с откровенно сияющего неба. Живым
нужно солнце, ведь его и так-то мало в этих местах —
так пусть же порадуются люди ему, единственно достой
ному поклонения, родящему дух и плоть.
Чайка с протяжным выкриком прошлась над самой
тракторной тележкой и печально вгляделась в мужи
ков черными человечьими глазами...
— Чудик ты, чудь белоглазая, — сказали вчера ре
бята. — Ну чего ты мучаешься? Иди к нам в фонд, две
сотни всегда в кармане. Раз ушел с завода, пора его и
забыть, да-да...
— Но вдруг я бездарный?
— А это, парень, всегда риск. Никто не знает, кто
он и что он, пока не случится это... ну это, — сказал
Каменков из комбината рекламы, и все отчего-то соглас
но вздохнули, невольно и пристально вглядываясь в
себя.
Праздновали Гелину «овободу» в крохотной его ком
натушке с прокуренными стенами, сидели до утра с оку
невыми от выпитого вина глазами, но хмель не брал,
только была усталая горечь под горлом. Потом пробо
вали что-то петь, протяжное, с выносом, на старинный
манер, но тут же скомкали пеоню и пошли в сонный
город.
И осталась на стене картина: возле длинного гнедого
коня стоит на коленях женщина с раскинутыми руками,
похожая на крест, у нее розовые раскосые глаза; когда
Геля просыпался порой средь ночи, он даже в густых
осенних потемках знал, что в него вглядываются эти
тревожные глаза. Ребята у него спрашивали: «Это что
за прокурор?» — «Моя душа», — словно бы в шутку
отвечал Геля. «Тогда ее нужно залить водой, а то она
сгорит. Может, вызвать пожарную машину?» — «Для
этого не хватит воды». — «Конечно, не хватит: душа
твоя промаслилась на заводе, и вода теперь ее не возь
мет — нужно промывать спиртом».
Они шли сонным серебристым городом, он был по-
153
утро и крыши домов были белыми, а улицы потеряли
свою настороженную угрюмость, отмякли и звуки не
ожиданных шагов легко и гулко раздавались по всей
длине дороги. Река курилась: казалось, она прокипела
до дна и скоро можно будет снимать с нее пенку, вода
отступила, обнажив желтый ребристый песок. Вода
была ласковой, она окутала Гелю и понесла. В легком
тумане поскрипывали боны: видно, только что прошел
буксир — его хриплый гудок еще не истаял над рекой, —
и когда косая волна легко толкнула Гелю в грудь, он
нырнул и за серым, как городские сумерки, верхним
пластом разглядел мрак, какой-то настороженный без
донный провал; Геля невольно вздрогнул и, быстро те
ряя воздух в груди, вышел на поверхность. В такую
рань он еще никогда не нырял и потому не знал, что у
воды тоже есть свои утро, день и ночь. Испуганный мра
ком, Геля плыл на спине, чувствуя кончиками прова
лившихся ног холод реки, как будто чужое неживое
прикосновение, но в душе его зарождалось уже что-то
детское и восторженное — от парной воды, белесого по
трескавшегося неба с луковичного цвета закрайками,
сонного звончания бонов; он скосил глаза влево и уви
дел расплывчатые сиреневые скопища домов, похожие
на декорации, серый волнистый пляж и друзей, отсюда
казавшихся совсем крошечными.
— Гелька-а, давай хватит! — настойчиво кричали с
берега, но Чудинов вое так же полусонно покачивался
на упругой воде, едва пошевеливая ладонями и всей ду
шой чувствуя свою слитность с неутомимо бегущей ре
кой, утренними вздохами призрачно-сиреневого города,
плавным звончанием бонов. Матовое небо серебристо
спустилось к самой воде и как бы подъяло Гелю, лишая
его плоти. Друзья на берегу еще покричали-позвали,
потом махнули рукой и ушли. И только тогда Геля вы
шел на плотный ребристый песок и с ощущением чут
кого покоя в душе отправился домой...
Потом он лежал на кровати, слушал в себе покой
ную умиротворенность, боясь нарушить, разбить ее
невзначай, хрупкую и неустоявшуюся, и даже опасался
шевельнуться резко или подумать о чем-то стороннем.
Сквозь тяжесть набухших век Геля равнодушно и сонно
глядел на бесплотную женщину на холсте, в ее розовые,
154
узловатыми жилами сухие раскинутые руки и против
собственного желания настораживался душой. Просты
ни нагрелись, и прохлада тела исчезла. И словно бы
вместе с духотой откуда-то поднялось далеко спрятан
ное чувство одиночества.
«А вдруг я бездарен?» — неожиданно и испуганно
спросил себя Геля и окончательно выплыл из легкого
дремотного покоя. И уже с раздражением вгляделся в
холст, невольно отмечая неясность образа и неточность
цвета...
Геля еще помаялся в жарких простынях и, поняв,
что не уснет, оделся и вышел на улицу. Он сразу пора
зился угрюмой мрачности города: пыльный серый полу
ночник шел со стороны моря и гнал по небу низкие
хвостатые тучи, похожие на стадо быков. Сразу родил
ся холод, пробирающий до костей, словно бы всю неде
лю и не калило солдце.
Геля спустился на пляж, здесь ветер был еще прон
зительней, река пенилась, и, тяжело опадая в провалы
волн, сиротливо шел черный крошечный буксир. По
пляжу, белому от подвижного, снятого с места песка,
разбегались последние купальщики, и следом за ними
перекати-полем катились вороха газетной бумаги и
объедки. Ветер забивал горло, валил с ног, и, чтобы
удержаться, пришлось прочно ухватиться за стойку
зонта. Круглое полотнище, распяленное на железных
толстых прутьях, гулко надувалось, потом опадало,
всхлипывая, и вновь трещало от воздушного вихря; ка
залось, что сейчас пляжный зонт оторвется от песков
вместе с Гелей Чудиновым и, подобно семени одуван
чика, скоро промчится над городом, пронзит толстую
ворсистую тучу и исчезнет совсем.
Но ветер неожиданно стих, стал теплым и легким,
как дыхание, небо на западе очистилось и огненно за
горелось, все пронизанное длинными сиреневыми дыма
ми, и, как отражение заката, струилось в реке багровое
облако; порой его пересекали неторопливые буксиры,
они казались черными странными рыбами. Река не то
чтобы успокоилась — волны ходили по-прежнему высо
ко, — она как бы надулась от пришлой морской воды,
выгнулась меж берегов, и дальние острова с маленьки
ми деревеньками сейчас были едва видны, чудилось,
155
ко крыши изб и вершины деревьев.
Геля постепенно отогрелся, озноб прошел, и только
в душе не успокаивалась тревога, как отражение не
давнего возмущения природы. Он закатал штанины и
вошел в мелкую воду — она оказалась теплой, как пар
ное молоко, и когда он вернулся на берег, ноги сразу
покрылись пупырками дрожи. Тут что-то заставило
Гелю Чудинова оглянуться, но душа его не взволнова
лась, когда он увидел, как вдоль реки, с покорной точ
ностью повторяя извилистые очертания берега, бежит