собака, вся вялая и какая-то опущенная: мало ли этих
животных, бездомных и вечно голодных, с сиротской
печалью в слезящихся глазах, болтается по городским
закоулкам — и Геля безразлично отвернулся, разгля
дывая огнистый закат. Но пути их пересеклись со
странной закономерностью, и собака не захотела усту
пить человеку. Геля обернулся в то самое мгновение,
когда, подобно электрической искре, ударила пониже
лодыжки внезапная боль: собака прокусила ногу, и то
ли она сделала шаг в сторону или Геля испуганно от
скочил, но только они оказались друг против друга.
У суки была длинная острая морда с желтыми бровя
ми над дымчатыми печальными глазами, а челюсть
широкая и уродливая, с неровным прикусом и слизью
в черных бархатистых углах губ. Лишь на какое-то
мгновение встретились их взгляды, и собака тут же
равнодушно повернулась и мерно побежала дальше,
поджав хвост и неряшливо разбрасывая тонкие кривые
ноги. Геля опомнился, хотел схватить палку или ка
мень, но под руку ничего не попадалось, и он с досадой
бросил вслед пригоршню сырого речного песку — сука
так и не обернулась и вскоре скрылась за поворотом.
Геля осмотрел ногу, увидел след двух клыков и кро
хотную капельку крови, быстро смахнул ее, раскатал
штанины и пошел через пляж в город, все прислуши
ваясь к ноге. Но кроме тонкого нытья ничего не чувст
вовал и потому вскоре успокоился и, когда оказался
на улице, почти забыл о происшедшем.
А ночыо Геле снилось что-то фантастическое: будто он
едет верхом на тракторе и хотя не видит его, но знает,
что это именно трактор. Потом оказалось вдруг, что он
156
зал к изгороди, а трактор оборвал веревку и скрылся
в чьем-то доме. Геля, схватившись за голову, со стра
хом думал: «Господи, куда же лезет эта бездушная
тварь?!» И тут на крыльцо вышла женщина, вся в сле
зах, и, качая укоризненно головой, стала показывать
рукою на дверь, где скрылся трактор, и Геля понял,
что случилось что-то непоправимое...
Неимоверным усилием воли он заставил себя про-
будиться, ужасаясь реальности и жуткости сна. Ночь,
наверное, кончалась, и по высокому потолку скользили
тусклые блики света. Геле отчего-то было страшно,ион,
обливаясь холодным потом, с необъяснимой тоской
представил, что его действительно укусила бешеная со
бака, а значит, он скоро умрет... «Нет-нет, бред какой-
то! Бежала по пляжу одинокая голодная бродяжка, я
заступил ей дорогу, и она рассердилась и укусила.
Что с собаки спросишь?»
И тут тонко до самого колена заныла нога, и снова
вспомнилась темная, как ночь, сука с желтыми бровя
ми. С холодной расчетливостью, как о ком-то посторон
нем, Геля стал предполагать, сколько осталось ему
жить: «Неделю, наверное, иль две, потом будет меня
душить... Глупо, как глупо, только новая жизнь откры
лась. Столько всего хотел сделать, прочувствовать...
Рок какой-то иль судьба. Один как перст — вот непри
ятность. Хватится ли кто?.. Домой, домой надо! — вдруг
ухватился он за эту спасительную мысль, лихорадочно
вскочил с кровати и распахнул чемодан. — Как же я
раныпе-то, дурило? Ну конечно же, домой! Мать выхо
дит, поставит на ноги, а если и что, так — дома, своя
земля. Приду, скажу: «Мама, здравствуй!» — и ника
ких телеграмм, как снег на голову... А может, еще
обойдется? Ведь не может же так просто — дико даже:
раз — и все...»
2
Геле подумалось, что он вроде бы и не отлучался из
родных мест: тот же крошечный аэродром, в дальнем
конце которого паслись коровы; тридцать серых ступе
нек вверх на угор, мимо провинциального вокзальчика
157
деревенский амбар с тремя мутными оконцами, врос
шими в землю. Геля обошел встречающих, ожидая,
что его окликнут, будут расспрашивать, но его не уз
нали, и Геля подумал, что он теперь вроде бы чужой
здесь. Но запах родины витал в воздухе, свой, какой-то
особый: пахло иван-чаем, пылью и бензином, луговыми
травами и еще бог знает чем. Геля не стал ждать по
путного автобуса и, прихрамывая, отправился глинис
той тропинкой в Слободу. Окраина была розовой от
цветов, и даже в самом городке нынче пророс вокруг
иван-чай, угловатый и дерзкий, как подросток; он си
реневыми сосочками протыкался сквозь белые зонты
пахучих корянок и частые оспины тысячелистника, от
бивал к заборам пыльную крапиву и, подставляя не
долгому солнцу ожерелье негромких прозрачных ко
локольцев, бросал вокруг себя непостоянный розовый
отблеск, от которого и становилось так радостно и
немножко грустно.
Геля шел в верхний конец городка, и его обтекали
какие-то громоздкие волосатые парни с обветренными
лицами, они оттесняли его к самому краю мостков и
топотали по скрипучим мостовинам, как подкованные
лошади, руки их были тяжелые, в черной смазке, а от
сальных, словно кожаных, брюк шел знакомый аромат
соляра и бензина. Встряхивая общипанными головами,
обгоняли плечистые девицы, они порой невнимательно
оглядывались на Гелю, но смотрели безразлично, как
в воду, — да и что можно было разглядеть в этом вес
нушчатом скуластом парне с коричневыми тенями под
глазами? Девчонки обманчиво хихикали и, сразу забы
вая о нем, спешили дальше, ступали они твердо, по-
мальчишечьи, на всю рубчатую подошву дешевеньких
вельветовых тапочек, и легкие платьица легкомысленно
открывали длинные ноги. Шли какие-то пожилые люди,
лица в рыжем неровном загаре, больше похожем на
ржавчину, в усталых глазах, в сетке морщин угадыва
лось что-то смутно знакомое: вот в этот щербатом ли
це, и в том утином угреватом носу, и в этих круглых,
сливочного цвета щеках...
Было жарко, даже пекло сквозь рубаху, будто по
плечам водили горячим утюгом, голова затяжелела в
затылке, захотелось в тень. В душе мутно шевельну
158
спешат, чему-то смеются, размахивая руками, будто
есть чему радоваться, и уже брезгливо смотрел Геля
Чудинов на оплывшую усталую женщину, которая ка
тила ему навстречу коляску. Волосы черным кулем ле
жали на ее голове, едва прибранные белым пластмас
совым гребнем; женщина катила коляску, низко приги
баясь к белому конверту, и что-то сюсюкала, собирая
в трубочку толстые губы, и, когда она проходила мимо
и подняла безразличное лицо, что-то неуловимо знако
мое, почти родное мелькнуло в черемуховых близору
ких глазах и неровно посаженных бровях. Геля навяз
чивым взглядом уцепился за эти неровные бровки, и
женщину, наверное, обидел неприличный осмотр, пото
му что она неловко мотнула головой и досадливо бор-
мотнула что-то, протаскивая коляску между Гелей и
кромкой мостков. А Чудинов еще долго смотрел на не
ровный подол платья, словно изжеванный снизу, на
икры ног, повитые синими набухшими венами, — видно,
неудачно рожала. У женщины спина была тяжелая,
почти горбатая — ногам, наверное, тяжело нести такое