шие начальники тебя на бюро будут заслушивать, а ты
как гопник с большой дороги». Теперь и смучился с ее
башмаками, тюх-тюлюх, — почему-то виновато, словно
165
танного вида, оправдывался дядя Кроня, незаметно
пряча бурые от жары ступни с разросшимися, сплюс
нутыми пальцами в прохладные расщелины мостков.
Он так и стоял перед Гелей, перебирая, будто взве
шивая, пыльные туфли, а парень словно впервые уви
дел дядю, и до того показался он родным и солнечным,
что захотелось обнять его и прижаться к колючему се
ребристому подбородку. Геля ухватился за дядю Кро-
ню, как за спасительный якорь, и поволок его глинис
той тропкой меж картофельной ботвы, а тот упирался,
но мешали ботинки, да дерматиновая сумка, да вель
ветовая куртка на сгибе руки — все это куда как ме
шало дяде Кроне, и он невольно подчинился племян
нику, повторяя растерянно:
— Да постой ты, постой, куда ты меня волочишь?
Ух ты какой горячий, тюх-тюлюх. А не знаешь того,
что автобус без меня убежит. А меня в деревне ждут,
наряды закрывать надо и сена метать некому. Думашь,
как про меня скажут? Вот, скажут, князь тоже выис
кался: подошло самое горячее время, а Кронька Солда
тов вина распивает.
— Ну что вы, дядя Кроня. Нет-нет, в кои веки уви
делись, да и мама обижаться будет. «Даже родной
брательник гнушается бедной сестрой», — грустно пе
редразнил Геля свою мать, уж и не зная, как еще
упрашивать дядьку; но что-то, видимо, в Гелином го
лосе смутило Кроню Солдатова, потому что упираться
он больше не стал и только спросил:
— В отпуска иль насовсем?
— Не пойму что-то. Там разберемся, — уклончиво
ответил Геля.
— Ну, у вас, городских, какие заботы: от квартирки
уехал, в квартирку заехал — ни воды, ни дров запа
сать не надо. Эка благодать жизнь-то,— польстил Кро
ня Солдатов. Геля не ответил, только пожал плечами,
испуганно высматривая свои окна в потрескавшихся
голубых наличниках. Возле мостков ходил с топором
мужик, похожий на подростка, и Геля его сначала не
признал в этом прошитом зелеными нитками коричне
вом ватнике без рукавов и ватном колпаке. И только
когда м у ж и к взглянул на него, Геля по черным
сросшимся бровям, похожим на гвардейские усы, да по
166
отца) по прозвищу Понтонер. Дядя всадил топор в
неровно обкусанное дерево, снял ватный колпак и вы
тер распаренный лоб — белые волосы сбились хохол
ком над мелким морщинистым лбом. Дядя Федя смот
рел ласково, но словно бы раздевая гостей круглыми
гнедыми глазами: в черных глубоких зрачках зажглось
сладкое любопытство, похожее на радость, и в тонких
губах скользнула улыбка, а сам дядя Федя склонился
в поясном поклоне и сказал неожиданно женским те
кучим голосом:
— Я вас приметил, как вы еще огородами спуска
лись. «Чьи это? — думаю. Вроде бы не наши. А опять
же и чужие огородами не ходят. Выходит, это не чу
жие, так кто же это может быть?..» А это, значит, Ге-
ласий Андреевич в родные пенаты прибыли. Долгонько
у нас не бывали...
Геля поставил чемодан, поправил на ремне этюд
ник и собрался было смущенно отрапортовать, мол, все
дела, дела, но дядя Кроня, стоявший в стороне, молча
дернул племянника за рукав и кивнул на окна: там,
словно в черном зеркале, увидел Геля туманное лицо
матери, ей, наверное, было плохо видно, потому что
она еще и еще отдергивала па стороны коротенькие вы
резные занавески. Потом слышно было, как захлопали
одни двери, потом другие, мать выскочила на краше
ное крыльцо в легком бумазейном халатике; наверное,
старые веснушчатые ноги держали плохо, потому что
мама Лиза цеплялась одной рукой за косяк, а другой
гладила сердце.
— Геля, уж телеграмму не подал! Неужели так тя
жело было забежать на почту да матери телеграммку
подать в два слова: «Еду, Геля»? И всего сорок копе
ек. Значит, на матерь, сорок копеек жалко затратить,
вот вы ее как любите! А другой раз приедете — и мате
ри вашей не будет. — Неожиданно морщинистое лицо
матери размякло, веки покраснели и набухли и неболь
шие пепельные глаза налились непрозрачной слезой.—
Вот вы как, значит, любите свою мать. А она-то о вас
думает, ночей не спит, все перебирает, как-то вы там
да не случилось ли что. — Мать тыкалась мокрым ли
цом в Гелино плечо, и он невольно касался подбород
ком ее поредевших русых волос, которые знакомо пах
167
шило в горле, он почувствовал себя маленьким, глаза
защипало.
Геля отвернулся, заметил виноватое выражение ли
ца дяди Крони, который смущенно колупал ногтем
трухлявое дерево под самым окном. «Значит, и эта де
ревина вытлела, менять бы надо шесть рядов и не мень
ше», — вскользь подумал еще, потом увидел лицо
дяди Феди, его кривую непонятную улыбку. А мать
уже просохла, мимоходом ткнулась лицом в плечо бра
та и только сказала ему:
— А ты-то, Кроня, тоже хорош. Нет бы когда на*
часок заглянуть. Не убавилось бы. Иль свою жену не
можешь на минутку бросить?. Так не украдут, не бой
ся, никому и нужна раскоряка этака.
— Мама, ты что?
— Д а я так, к слову. Красивая у тебя женушка
Клава. Я уж не завидую, Кроня, живите, бог с вами,
раз счастье пало.
— А меня вот Геласий Андреевич затащил. Пойдем
да пойдем, тюх-тюлюх... Д а и ты не больно в частых
гостях, — дядя Кроня неловко топтался у порога, не
зная, куда сунуть дерматиновую сумку. — Тут, ишь ли,
подарок Клаве купил. Все кофеварку просила, достань
и все. А что, я рожу, что ли? По мне бы ничего лучше
молока нету. А она кофея всё, и девок-то приучила к ба
ловству... Ну как ты, Лизавета, поживаешь? — участ
ливо погладил он сестру по остренькому плечику, меж
кроватью и столом протиснулся на диван, и поверх сто
лешницы выросло его лицо, обоженное солнцем: и без
того светлые бровки совсем выгорели, кожа шелухой
сползала с короткого, как у сестры, носа, но глаза бы
ли налиты пронзительной синевой.
— А ты все такой, Кронюшка. И время тебя не бе
рет.
— Д а как тоже не берет. Молоды молодятся, а ста
ры старятся. Молодых-то вперед везут, а старых на по
гост несут. Средь ночи как потянет грудь-от, будто
щипцами кто дерьгат. — Неровными пальцами он быст
ро просчитал пуговки на рубахе, и они будто сами со
бой выскочили из петелек. — Тут и свербит. Нынче и
к погоде свербит, а к непогоде ноет. — На белой мо
лочной груди пониже коричневого соска —словно боль-
168
тыми неровными рубцами. — Как говорится, берешь
корову, бери и подойник. Сосет меня паучок-то, сосет.
— В нашем роду у Солдатовых все како ли несча
стье. Будто все на нас отомщается. Вот и мой Андрюша
писал в последнем письме, мол, окружили нас немцы
большим числом, да едва Днепр мы переплыли, а кто
не переплыл, то, значит, на дне остался без православ