нулся от ужаса и страха — словно бы поджидал ее и
знал, что она будет, — его только изумило, что она яви
лась так рано: ведь он, Федька, еще не стал Федором,
ему еще год учиться — осенью пойдет в десятый класс,
а это значит, что война может кончиться без его учас
тия. На третий день войны, когда забрали двух стар
ших братьев, Федька Чудинов не выдержал и поспешил
в военкомат, но ему отказали: советовали подрасти,
есть больше овсяной каши и подтягиваться на турнике.
Но война оказалась мучительно долгой. Федька ус
пел окончить школу, а чудилось, будто война еще толь
188
и его сверстников обрили наголо, погрузили на паро
ход и увезли сначала в Архангельск, а в начале октяб
ря — и далее, где было особенно тяжко.
Позднее, через много лет, Федор Чудинов вдруг от
кроет свои подвиги, которые скрывал ранее, чему были
свои причины: во-первых, он был стеснителен до крас
ных аллергических пятен на впалых щеках, а во-вто
рых, орден Красной Звезды где-то долго бродил по
стране и разыскал владельца лишь в самом конце пя
тидесятых годов, когда вообще много оказалось разыс
канных.
Награда не смутила тихого бухгалтера, он не стал
бегать по городским инстанциям и выспрашивать по
дробности, мол, откуда неожиданный почет и не
ошиблись ли, а строго подтянулся и в город больше
не выходил в шерстяных носках и безразмерных кало
шах. Чудинов сшил в местной портняжной у горбатень
кой Феклы первый по счету полувоенный темно-синего
габардина френч — в сундуке по чистой случайности
лежал кусок пропахшей нафталином материи — и за
казал в сапожной мастерской хромовые сапоги на вы
соком каблуке.
По этому поводу в городке было много разговоров,
особенно в верхнем конце, в том самом околотке, где
бабы-старухи помнили Федора еще просто Федькой,
сопливого, с замерзшими слюнями в углах губ, который
бегал с деревянной винтовкой при настоящем трехгран
ном штыке, примотанном медной проволокой. В коро
тенькое дульце школьной ручки он набивал селитры и
пороху и порой неожиданно пугал людей.
— Значит, все правда, — говорили бабы-старухи.—
Уж что дается богом сызмальства, на то человек и рас
полагается. Ведь и Федьку взять — такой ли был вояка!
С водой идешь с подугорья, так, бывало, не пропустит
уж мимо, чтобы не напугать. Из сугроба шалит вдруг:
«Ложись, бабка, взрывать буду!» Другой раз со страху
чуть не напрудишь. Ведь темь, глаз выткнуть можно,
а тут гарчат над ухом, кто его знает, взорвет еще — с
него станется... А теперь и орден вот нашел его.
Первой пришла пионервожатая, прямо в сберкассу
пришла, у стойки жмется. Думал сначала, что сбере
жения принесла, а она вдруг и говорит, мол. Федор
189
рассказать. Хотя Чудинов подобную просьбу ожидал и
даже втайне начинал обижаться, что обходят его вни
манием, приглашают кого-то другого, порой с простой
медалькой «За отвагу», но тут вдруг застеснялся — уж
больно прозаично все выходило, — закочевряжился
легко: «Какой я герой, вы меня с кем-то спутали, Алев
тина Григорьевна, у нас в Слободе только настоящих
героев восьмеро да трое приравненных к ним как пол
ных кавалеров Славы, а у Игнатия Енфимова, скажу
вам по секрету, есть даже четыре Славы, хотя по ста
тусу такого и не положено, но он вот имеет...»
Чудинов еще пожался, но прийти пообещал. Быстро
прогнался по памяти и припомнил, что хотелось. А ве
чером, вдохновляясь и холодно потея от непонятной
робости, похожей на страх, — ему все казалось, что
кто-то подслушивает, чужой и злой, — Чудинов расска
зывал, как по-ударному работал на самоходном понто
не, как его потопили, но он остался вместе с десантом
на чужом берегу и стегал из пулемета по немцам,
а потом — тут Федор Максимович смущенно пожимал
короткими плечами и показывал на ноги, — командир
спросил добровольца, и он, Федор Чудинов, изъявил
согласие. Дождливой октябрьской ночью переплывал
реку Великую: шинелька намокла, да еще автомат,
да три гранаты на дно тянут, а сверху проклятые ра
кеты, и фашисты огнем поливают... В общем, рекой
овладел, отлежался на берегу и пополз к своим, теряя
сознание, но все же боевой долг выполнил, и помощь
к боевым друзьям поспела вовремя. А он вот от холода
застудил ноги, едва не отсадили их напрочь, да повез
ло, так сказать, нашелся врач, который понял необхо
димость его ног в будущей жизни.
Чудинов распалился, порой, правда, что-то смутно
тревожило, и он оглядывался на дверь, будто опасаясь
неожиданного гостя, но дверь не открывалась, и Федор
Максимович пожимал плечами и виновато улыбался.
Гнедые глаза его завлажнели, толстые брови подраги
вали и словно рождали грозу, потому что в темной глу
бине зрачков сверкали искры.
Потом, как принято в таких случаях, Алевтина Гри
горьевна спросила у ребятишек, не желает ли кто за
дать дополнительный вопрос, и один носатый парниш
190
нова и любитель чужих огородов, ехидно, как по
казалось, спросил, что такое понтонер. И Чудинов тор
жественно объяснил, что понтонер — это боец, кото
рый своими двигательными средствами способствует
перемещению через водные рубежи.
Но объяснение Федора Чудинова мало кто понял,
хотя, наверное, слово «понтонер» ужасно всем понрави
лось, потому как оно долгонько шелестело в классе, буд
то таило в себе особый неопределенный смысл и при
вкус, щекотало язык. С тех пор, стоило Чудинову пе-ред
его уроком рисования появиться в конце школьного ко
ридора, как кто-нибудь из ребят, толпившихся возле
класса, просовывался в дверь и кричал: «Понтонер идет!»
Словечко было круглое, и оно очень скоро покатилось
по семьям, а потом — чуть стыдливо, но уважительно—
и по всему городу. Так Федор Максимович Чудинов
стал Федором Понтонером. Но у него, как и у всех жи
вых людей, были мелкие враги и недоброжелатели, ко
торые называли его совсем низко: «Федька Понтон»,
а то и хуже: «Федька Понт».
*
•*Т
Пока дотащил бревно, взмок Федор Понтонер как
окаянный, но вслух ни разу не чертыхнулся, не хулил
свою судьбу, а за дощатой загородкой повалился на
просохший холм песка, как подрубленное дерево упал,
руки раскинул и поколотил о землю в удовольствие
широкими, дресвяной жесткости кулаками, потому что
был Федор в благостном расположении духа. «Две тре
ти земляной работы прикончил, пожалуй, самые труд
ные две трети, ведь по ведрышку черпал песок, а вели
ка ли от Тальки польза, хотя, как в жены ее брал, уп-
реждал-выговаривал: «Для чего кузнец клещи кует?
Чтобы руки не жгало. А для чего мужик бабу берет?
Чтобы пособляла». Здоровая жена — хулить нечего.
Может, позвать ее да спустить бревно в погреб... Иль
завтра с утра: заодно поможет и песок черпать, он ведь
как текучая вода, такая уж шельма, в каждую дырку
лезет. А у Тальки еще мода некрасивая шутить: стоит