подставляя сутулую спину, и Солдатов, опираясь на ее
плечо, как на костыль, поднялся; его била дрожь, ноги
подгибались и слушались плохо, под мокрой ладонью
он слышал бесплотное старое тело и все боялся, что
тонкие кости хрупнут и тогда он тоже упадет и больше
не встанет. Старуш ка повела парня к погребу, посто
янно оглядываясь и пугливо перебирая выцветшими
губами, на маленьком лице выступил крупный пот,
кофтенка распахнулась, и Кроне было видно, что ста
рушка будто бы высечена из куска желтого мореного
дерева, и только глаза ее жили отдельно, большие и
смуглые, как перезревшие сливы. Они были плутоваты
и чем-то озабочены, видно, старушка даж е удивлялась
своей отчаянной смелости. И Кроня вдруг почувство
вал, что все будет хорошо, он проживет очень долго и
умрет своей смертью.
Но тут раздался холодный окрик «хальт», словно по
спине стегнули ременной плетью, Кроня вздрогнул и
сразу устало поник, а старухино плечо подалось под его
рукой и нерешительно замялось, но старая все еще пы
талась идти, и глаза ее упорно смотрели на огородную
тропку, где впереди, ш агах в двадцати, был спаситель
ный погреб.
Очередь раздалась гулко, и пули стонуще прошли
над головами, возвещ ая о смерти. Кроня обернулся:
сзади стояли немцы, и один из них подманивал его сог
нутым пальцем, как зовут маленьких детишек, которым
обещают конфетку, а второй уже оказался рядом и не
ловко отдернул старушку за рукав кофтенки прочь, и
она с полуоткрытым ртом так и осталась сидеть на ме
же, и, когда Кроня прощально и тоскливо оглянулся,
глаза у нее были слепые от слез.
Кроне что-то сказали по-немецки, и по взмаху ру
ки он понял, что приказывают идти. Удивляясь самому
205
казалось вдруг, что он плывет в густой воде, редко
взмахивая руками и ногами, а река сама несет его на
себе. Немцы остались сзади, а потом и вовсе исчезли за
поворотом, наверное, отыскивая прячущихся, а Кроня
шел серединой улицы, и все было перед ним в тусклом
призрачном тумане, сквозь который просачивались то
чье-то лицо, то дремотное иль мертвое тело на обочине,
то черная труба пепелища.
Кроня шел осторожно, словно боялся расплескать в
себе жизнь, но все же догнал какого-то сутулого солда
та, и когда тот обернулся, он узнал в залитом кровью
лице заряжаю щ его Середкина из их батареи. Середкин
вдруг склонился, подобрал пулеметную ленту и заки
нул себе на плечо. Около дороги с оторванной ногой
сидел Харев, тракторист (тот, что волочил Кронину
пушку), у него было белое лицо и черный большой рот,
обметанный простудными пузырями и грязью. Харев
вдруг крикнул:
— Бегите! Сейчас иль никогда.
Это «никогда» больно отдалось в голове Солдатова.
Заряж аю щ ий Середкин с пулеметной лентой на плече
неожиданно свернул от сельской площади, где груди
лись пленные, в маленькую мощеную улочку. Он спе
шил и быстро удалялся от Крони. Солдатов пробовал
крикнуть: «Середкин, подожди!», но тот почему-то не
оборачивался, потом сзади раздался окрик «хальт!», и
над головой прошлась автоматная очередь, особенно
гулкая и страшная в узенькой мощеной улочке, где не
разъехаться и двум телегам. Середкин побежал, а Кро
ня машинально свернул в чей-то двор за каменный са
райчик, увидел за ним яму, покрытую вялой травой, и
осторожно скатился в нее, как в постель.
Он леж ал, закрыв глаза, ему было дремотно и хоро
шо, он еще слышал, как где-то плакали, стреляли, ма-
тюкались по-русски, играл патефон и кто-то пел пьяную
разухабистую частушку, а потом все это куда-то по
лезло в сторону. И снова над Кроней склонились гне
дые настороженные глаза Феди Чудинова, и Кроня
спросил: «Федька, а ты-то тут как?» Но загнутые ры
жеватые ресницы колыхнулись, и опять серое покры
вало закрыло от Крони все.
Порой он приходил в себя, видел изнуренную ло
206
гулко ступала по мерзлой земле и скоблила губами п а
лую осеннюю траву. Однажды она подошла к Солдато
ву и лизнула его влажным языком, ж арко фыркнула в
самое лицо, и мелкая дрожь волной прошлась по ее
впалым бокам. От лошади густо пахло потом, и для
Крони этот запах был особенно родным и печальным.
Он опять ушел в беспамятство, ему чудилось, что он
плывет на лодке: Кроню качало, он хватался руками за
бортовины, а весел почему-то не оказалось, и когда
лодку вздымало очередной накатистой волной, Кроня
видел за бортом черную завитую воду... И вдруг он ока
зался на берегу ранней весной. Небо волглое низкое,
снег подтаял и леж ал плешинами, от речки доносило
конским навозом и сыростью. Кроня таится в засидке,
его знобило, но волглое низкое небо было молчали
во, знать, гуси задерж ались где-то южнее. Кроня не вы
держал, стянул резиновые сапоги и надел валенки. Они
были большие и теплые, шуба пахла старой овчиной,
опрокидывала в дрему, и ружье в захолодевших руках
вздрагивало и клонилось...
Внезапно в небе тонко ударило, будто треснула и
обвалилась с речного обрыва подтаявш ая льдинка, звук
был звонкий и короткий. Кроня вздрогнул, до рези в
глазах всмотрелся в небо; ветви засидка мешали, и он
осторожно отвел их кончиком ствола. Гуси летели низ
ко, лениво взм ахивая длинными крылами и порой опа
дая на воздух упругой грудью. Кроня осторожно взвел
курок, тот щелкнул сухо, словно треснул сучок, но
неожиданный ток нетерпения, видно, передался и пти
цам, потому что они нервно перебрали желтыми но
гами и толкнулись вперед и вверх, а Кроня ударил по
стае вдогон крупной своекатанной дробью.
Одну птицу задело, она еще пыталась укрепиться в
воздухе, но бесполезно забирала крылом и потом по
шла вниз, знать, перебило вторую махалку. Кроня, з а
быв, что он в валенках, бросился к гусю по набухшему
снегу, по мокрой луговой дернине, а птица кинулась от
него, волоча непослушное крыло. И тут валенки застря
ли в скрытой ручьевине, и Кроня выпал из них и побе
ж ал босиком, проваливаясь по колено в снеговые пле
шины...
«Бежать, бежать!» — шептал он, выплывая из бес
207
взгляд. Открыл мутные глаза и увидел сначала черные
тусклые голенища сапог, туго обтягивающих икры,
темно-синие бриджи с кожаными наколенниками, бе
лую батистовую сорочку и коричневые подтяжки на
опущенном животе, потом — светлые любопытные гл а
за с набухшими веками и седоватый бобрик волос. Н е
мец смотрел долго и болезненно; правая щека была н а
мылена, и сквозь просыхающую пену проклевывалась
твердая щетина. Он что-то сказал, подбежали двое сол
дат в клеенчатых фартуках, наверное, санитары, и по
ложили Кроню на носилки. Он хотел застонать, потому
что в грудь вроде бы всадили ржавый гвоздь, но сдер
ж ался, сразу вспотев.
В сельском медпункте ему промыли рану, сделали
перевязку и на тех ж е носилках отнесли в палату
«смертников». Его положили в проходе меж коек.