сыпался нудно, и Кроня попытался спрятаться от него,
прижимаясь в самый угол и по деревенской привычке
обш аривая все кругом. Низ амбара был обшит тесом,
неизвестно уж, по какой там нужде, но обшит, а угол
расползся по шву, и Кроня, ш аря ладонью, нашел за
досками уютное прибежище, посыпанное сухой мякиной.
Вползать туда было тесновато, а когда он умостился и
214
чит дождь, стало страшновато в сырой темноте, а холод
от намокшей земли студил тело до самых печенок. С ра
зу вспомнился однорукий сосед, и Кроня тихо позвал:
«Эй ты?» — удивившись вдруг, что еще и не знает, как
зовут спасителя. Но громче кричать поостерегся, слов
но побоялся выдать уютный схорон, вылез ногами впе
ред из деревянного мешка и тронул соседа за плечо. Но
тот не отозвался, и мог поклясться Кроня, что однорукий
плакал. Он еще раз окликнул, наклонясь к самому уху
соседа:
— Эй, как тебя кличут? Слышь, как тебя зовут-то?
— Д ядя Гриша, — глухо отозвался тот, сморкаясь в
ладонь.
— Ты слышь, дядь Гриш, я совсем заколел, а тут
закуток от дождя есть.
И они устроились в сухом схороне, где пахло пре
лым хлебом и мышиным пометом. Д ядя Гриша почему-
то плакал, хлюпая носом, прижимал Солдатова к себе,
и на голую грудь Крони падали теплые капли. Д ож дь
шуршал о стены, иногда шумно проливался, от земли
тянуло студеным, а за дощатой обшивкой стонали р а
неные и затихали в раздумьях и туманном больном сне.
А дядя Гриша все плакал, и Кроня по-взрослому гл а
дил его плечо и утешал:
— Ну что ты, дядь Гриш. Ж ивы будем, не помрем.
Эко чудо!
— Смешной ты, — вдруг отозвался однорукий и пе
рестал плакать, а потом начал рассказы вать мокрым
голосом, словно не переносил одинокого молчания:
— У меня было четверо сынов, целая дубовая роща.
Всеми и на войну отправились и в одно отделение по
п а л и — я упросил. Так и назвали: отделение Братухи
ных, это фамилия у меня такая. Они тоже много не ду
мали, а пуля их и подобрала. Теперь я один остался:
был Братухин, а стал Сиротин. Ну что я скаж у супру
ге своей М арье Сергеевне, что я скажу? Повалена моя
дубовая роща...
Вдруг заскрипели и распахнулись ворота, острый
клин света раздвинул вязкую темноту, и раздался тре
бовательный окрик «шнелль!» Наверное, немцы торо
пились и хотели до настоящей темноты пригнать плен
ных на станцию. Д ядя Гриша шевельнулся, норовя вы
215
думывая о последствиях, прижал его к себе, и тот
словно понял все и затих. Немцы спешили, они поряд
ком вымокли и устали, им хотелось скорее покончить
с этим суетным делом, и они прямо с порога обежали
фонарным светом по грязным ворохам соломы, обрыв
кам окровавленных бинтов и черным ребрам стропил,
а уходя, полоснули в пустоту амбара из автоматов, и
пули глухо впились в мокрые бревна. Потом зачавкали
шаги, открытые ворота под порывами ветра туго рас
пахивались и сиротливо ударялись в стену, словно тре
буя к себе человеческого внимания, а топот ног по до
рожной зыби все затихал, и уже казалось, что где-то
далеко гонят на бойню табун усталых лошадей.
Когда стреляли, однорукий сосед резко вздрогнул,
и Кроне показалось, что дядя Гриша испугался авто
матов и норовит вылезть, поэтому Кроня плотнее при
ж ал его к себе, прислушиваясь к пришедшей тишине.
Потом он осмелился и шепнул в темноту:
— Д ядь Гриш, ловко мы их, а?.. — Но сосед не от
кликнулся и только еще плотнее и тверже навалился
на стонущую грудь Крони, 'быстро твердея и остывая.
Еще не осознавая случившегося, но уже слыша в себе
глухую тревогу, Кроня свободной ладонью обежал ли
цо соседа, его лохматые брови и холодные каменные
губы, потом прошелся по плечам, все повторяя: «Дядь
Гриш, а дядь Гриш?» А когда обхватил его, чтобы осво
бодиться от сырой тяжести, ладонь на спине наткну
лась на вязкую мокроту. И Кроня, пугаясь, вылез на
середину амбара и закричал, наверное, только сейчас
постигая смысл настоящей утраты:
— Д ядя Гриша, как же это, а? — Потом прислу
ш ался к отражению своего крика, которое, оказы вает
ся, жило лишь в его душе, в пересохшем горле и воспа
ленном сознании, хотя Кроне чудилось, что его вопль
вылился куда как далеко из черного пространства ам
бара в пустынные захолодевшие поля и даж е еще
дальш е, к самым Бороухам. И, боясь своего голоса,
Кроня насторожился, как старый слепой человек. Он
сидел на корточках посреди набухшего слякотного по
ла, куда раньше свободно лился дождь, а сейчас, когда
небо очистилось, только редкие сочные капли скаты ва
лись с обломанных стропил, падали в набухшую грязь,
216
вешка, тело Крони Солдатова и на его тонкую шею в
гусиных пупырках дрожи...
Может, нестерпимый холод пробудил Кроню или
постоянное ожидание опасности встревожило его, но
только он забрался обратно в щель, где леж ал спокой
ный и застывший дядя Гриша, которому уже ничего не
надо было объяснять своей супруге М арье Сергеевне.
Он леж ал у деревянной обшивки, так и не разогнув в
мгновенной смерти закоченевшие ноги. Может, оттого,
что прошел дождь и небо прояснилось, или привык
Кроня Солдатов к нежилым сумеркам, но только, н а
гнувшись над убитым, он разглядел раскрытые круглые
глаза, в которых будто по-прежнему ж ила надеж да са
мому распорядиться собственной маленькой жизнью.
Кроня глядел в эти глаза, не удивляясь собственному
спокойствию, и не слышал, как по обугленным его ще
кам текут последние детские слезы. Прежде чем поки
нуть покойного, Кроня посторонне и трезво подумал —
а может, напомнил ему это нетерпимый холод, — что
мертвые не мерзнут и не страдают. И он снял с дяди
Гриши заскорузлую от грязи рубаху с пулевой дыркой
на спине...
А через много лет, когда мучительно заноет к непо
годе грудь и рыжие щ упальца раны нальются и набух
нут, Кроня подумает с веселой и недоуменной грустью:
«И как я тогда из гробовой ямы вы царапался, ума не
приложу?» — и не ответит сам себе, но, поддавшись
внезапному настроению, вдруг вспомнит однорукого
пленного дядю Гришу и до осязаемости ощутит на спине
шершавое тепло его солдатской рубахи, которая неожи
данно и при столь страшных обстоятельствах перешла
к нему.
в
— Хоть умерла наша мамушка Н аталы ош ка — не
намучилась, да и людей не напозорила. Скоро и нам
там быть, — сказала мать, и Геля увидел, как быстро
и готовно набухли влагой глаза: близко ныне у матери
слезы. — Свекровушка баба М аня большой мукой на
мучилась, страшному врагу такой муки не пожелаешь.
217
глупа да беспамятна, никого не признавала, а только
все сына Андрюшу кликала. Ну как тут господа бога
не вспомянешь, если на такую казнь человек был опре
делен. Характерна была женщина: бывало, чуть что
не по ней, вскипит, стулом грохнет, накричит, умчится