рел, ибо все понимали, что «животникам» не жить, но
эти стоны да еще разгорающийся голод раздраж али
и выводили людей из себя. Потом один из раненых з а
тих, и от него пошел тяжелый запах...
Федя Чудинов не боялся смерти, потому что — как
считал он — не мог умереть: не могли исчезнуть его
длинные руки с узкими запястьями и вялыми голубыми
венами под белой кожей, его сухие волосатые ноги с
толстыми коленками, и впалый живот, и узкая грудь
со здоровым сердцем внутри. Это могло случиться с
кем-то другим, но ведь война на то и война — так рас
247
голову руки, сверху от взрывов сыпался песок и падали
мелкие щепки, снизу землю как бы встряхивало и при
поднимало, и от таких ударов екало в пустом животе.
Федя сглатывал слюну, она была горькая и туго кати
лась в пересохшем горле. Он прислушался к себе и по
нял, что схватил ангину. «Боже мой, какая неприят
ность! Сейчас бы чаю горячего с малиной да пропотеть
бы...» От домашних мыслей стало грустно, да еще этот
«животник» тревожил: стонал непрестанно и кого-то
звал. Федя сунул остаток сухаря в карман, ощутив л а
донью его шершавое тепло. Он давно бы уже проглотил
прокаленный огнем и хваченный плесенью кусок, но не
было слюны во рту, чтобы размочить его, и к тому же
Федя Чудинов этот сухарь берег, памятуя о будущем.
— П ож рать бы. Кишка на кишку с кулаками л е
зет, — сказал ефрейтор Степа Ж вакин, невидимый в
протухшей холодной темноте. — Тут не знаешь, от к а
кой болезни и сдохнешь. У тебя есть чего пожрать?
— Не, — сказал Федя, и его рука в кармане завлаж -
нела. Слышно было, как Ж вакин ворочался, что-то с
хрустом ломал, потом, царапая Чудинову щеку, протя
нул маленький осколок, пахнущий рожью и махрой.
— Завалялся. Ты соси, ты сразу не ешь. Тут тебе
не у маменьки в гостях. М ама-то есть?.. Ну вот и л а д
но, — говорил Степа Ж вакин будто маленькому, и Фе
дя представлял, как смешно елозит его верхняя што
паная губа. — Ты соси, ты почмокивай — сытнее будет.
И Степа Ж вакин, показывая, как нужно есть, про
тивно зачавкал, сипло схватывая штопаными губами
прогорклый воздух.
Федя послушно взял сухарь и сунул в карман, все
так ж е бездумно всматриваясь в темноту и с тоской
прислушиваясь к больному горлу.
— Сейчас бы сухарики сушить с солью да пиво ва
рить... Сволочи! — сказал Степа Ж вакин в адрес нем
цев. — Едри твою капусту! И пошто бы не жить? Сво
лочи, — еще добавил он, ворочаясь и толкая железным
локтем Федину спину. — Эй, малец, потерпи! Д ай бог,
скоро все кончится! — крикнул он в темноту «живот-
нику», который стонал все реже и реже, не приходя в
сознание.
— Вот погину я, и никто от меня не родится. Значит,
248
вдруг растерянно сказал Жвакин, наверное, впервые в
жизни задумавшись над страшной логикой войны.
— А чего так-то? — вяло спросил Чудинов, прогла
тывая горький комок и ощущая в горле боль и спазмы.
— Как «чего»?..
— Холостяк разве?
— Да тут так понимать следует, что должность у
меня была хмурая, што ли...
Степан Ж вакин замолчал, опять тыкаясь локтями
в Федькину спину, наверное, хотел повернуться на дру
гой бок, а Чудинов все так же безучастно леж ал, при
слушиваясь уже к удаляющимся взрывам. Все реже
приподнималась земля, и тише гудели сотни бревен над
головой, можно было говорить даж е шепотом, и эта
надвигающ аяся тишина делала земляную щель похо
жей на могильный склеп. Пахло сыростью, корой,
кровью и тленом.
Ж вакин сопел над самым ухом, что-то мокро сгла
тывая, словно бы плакал он, и это Чудинова р азд р а
жало.
— Отхожие места чистил, что ли? — вдруг выкрик
нул он нарочито громко и весело, стараясь уязвить
Ж вакина, чтобы все посмеялись.
— Д а пошто? Хоть и это нужно...
— Д ак чего тогда?
— Мертвых одевал, — сказал нехотя Ж вакин и до
бавил, ожесточаясь:— Едри твою капусту, надо же бы
ло кому-то!
— Как одевал? — не понял сначала Чудинов. Ему
представилось, как коротконогий, с утиным носом и
рыхловатым лицом Ж вакин натягивает на покойников
штаны, наливаясь от натуги багровым румянцем.
— Д а бушлаты деревянные шил по мерке. Тоже ре
месло тонкое, не с бухты-барахты. Надо штобы и вид
был, и остойчивость, и крепость, и положение умерше
го, и уважение к нему.
— Небось люди-то боялись? — спросил Чудинов,
ощущая внезапную тошнотную брезгливость. Он толь
ко неделю назад прибыл на войну и только три дня
назад увидел первых убитых: И вана Окладникова и
Семена Ж данова с соседнего понтона. Было наступле
ние, и их даж е не успели захоронить, они так и л еж а
249
тые плащпалаткой.
— А чего бояться? Я, бат, не собака, на людей не
бросаюсь. Тут чего-то другое — я думал об том, —су
еверное, што ли. Может, сглазиться об меня опасались,
раз я в последний путь снаряжаю и при смерти ближе
других стою.
— Почему девки-то обегали тогда? — опять спросил
Чудинов, еще не знавший вкуса поцелуя. — Дурно пах
ло, что ли?
— Об этом тоже размыш лял. У меня в мастерской
воздух лесной. И хотя лицо мое не то чтобы уж слиш
ком красивое, но угрей нету, да и все на своем месте,
все при себе. А как узнают, что гробы лаж у, так и бегут
прочь. Приду с войны и должность сменю, к едреней
фене. Д ом а пойду ставить. У меня ведь из рук ничего
не выпадает. Ты-то сопляк еще, тебе не понять этого,—
спокойно добавил Ж вакин, ворочаясь широким плот
ным телом, а помолчав, спросил в свою очередь: — А
ты-то должность какую вел?
— А я не успел еще. Наверное, военным буду. Вот
кончится война, и военным буду. Учиться стану, в а к а
демию поступлю.
— Ты хоть эту-то войну переживи, сопля, — сказал
кто-то холодным голосом, от которого у Феди Чудинова
внутри все противно перевернулось.
— Типун тебе на язык! — крикнул Федя в темно
ту. — Я сам на войну шел, я три раза в военкомате
просился.
— Ну и воюй на здоровье, — сказал Ж вакин удив
ленно. — Тебе што, этой войны мало?
— Через таких, как ты, падла, все и наруш ается,—
опять просочился холодный голос, но Федя постарался
его не расслышать.
— Это разве война? К ак крыса лежишь тут, в мо
гиле будто, — зло возразил Чудинов, опять сглатывая
больную слюну.
Вверху, поперек штабелей, противно пролетел сна
ряд и шмякнулся в жидкую грязь совсем рядом, и сра
зу ж е все услышали густую тишину и приникли к хо
лодной земле, от которой отдавало плесенью и гарью,
и сразу все мучительно испугались смерти, потому что
были людьми, пожившими на свете, и только Федя Ч у
250
глазами туда, где упал снаряд, и от напряжения в его
глазах рождались крохотные скользкие мушки. Он
ж дал взрыва с каким-то нарастающим тревожным ин
тересом, и все тело его лихорадочно трепетало, гото