гнетущей усталости, от еще не осознанного страха пе
ред смертью.
С ним был Степа Ж вакин, ефрейтор и командир
понтона, и Чудинов просто не задумывался, что будет
завтра, через час, через минуту, ведь в одно мгновение
судьба может все переиграть. Он только тихо соловел
и, наверное, так бы и осел в дремоте обочь ефрейтора,
но в постоянные шорохи и звуки вмешался густой пре
рывистый рокот, потом на лимонно-желтой кромке неба
проросли черные мушки. Ж вакина словно бы кто толк
нул в плечо, потому что он сразу выстал из сна, лицо
его поначалу хищно застыло, и сквозь серость щек
проступила нездоровая бледность. Но щеки тут же об
висли, губы посунулись вниз, некрасиво и мелко задро
жали, и Степка запричитал вдруг, расслышав то, что
неведомо было Чудинову:
— Батюшки светы, дак свои же! Слышь, Федька,
брандахлыст ты лешовый, трескоед архангельский,
свои же! Ну, ёк-макарёк, наскипидарят немцу под хвост!
Это уж в баню не ходи, наскипидарят.
Ж вакин частил мелко и все подтыкал Чудинова
снизу, как в боксе, скалил крупные желтые зубы. А са-
9 Золотое дно
257
там наверху приключилось, но не успели они долетать
до Бороух, как начали сорить бомбами.
Чудинова Федю учили только побеждать или краси
во умирать под грудой поверженных врагов, но никто
не подсказал ему, что чаще всего настигает самая обык
новенная смерть и в ту минуту, когда ее не ожидаешь.
А тут, увидев смерть вплотную, разглядев ее, он закри
чал «ма-ма!», выскочил из траншеи, но не сделав по
полю и пяти шагов, упал в окоп, закрыл глаза и при
ж ался к земле, стараясь раствориться, исчезнуть в ней.
Его последние, как ему казалось, секунды длились
вечно, Чудинов еще никогда не жил таких длинных се
кунд, он даж е успел спросить как бы самого себя: «И
это все?..»
Первый взрыв раздался в стороне, а второго Чуди
нов уже не расслышал...
У Степана Ж вакина грамоты было два класса, вой
ну он воспринял, как нужду, которую нужно пережить,
и за полтора года научился не только хорошо наводить
переправы и стрелять, когда немец становился на горло,
но и укрываться от смерти. Степан Ж вакин после вой
ны хотел рубить избы, завести семью и настроить кучу
детей. И когда свои бомбы неожиданно пошли на Ж в а
кина, он закричал, стервенея:
■ Сволочи, куда лупите? Глаза-то разуйте! Федька,—
Федька, ты-то куда? Ложись, сволочь!
И Ж вакин посунулся на дно окопа, встал на колени,
твердо упершись локтями в жидкую, кислую землю, а
ладонями прикрывая голову. И когда рвануло совсем
рядом и земля, встав на дыбки, пыталась похоронить
Степу Ж вакина в своем чреве, он, подавляя в ушах не
стерпимый звон и тошноту в животе, подставил плывуну
костистую спину... Потом сидел ошалелый, мотая голо
вой, вы царапывая из глаз песок и слушая недальние
взрывы. Вспомнил о Чудинове, крикнул сторожко, не
высовываясь из окопа:
— Эй, Федька, как ты там? — но парень не откли
кался, и Ж вакин добавил уже как бы сам себе, озабо
ченный тревожным молчанием: — Скотина тоже. Понес
какой-то леший, а сейчас уродуйся с ним.
Самолеты освободились от груза и улетели, оставив
в Бороухах огонь и суматоху, а Степа наконец-то пришел
258
ному полю, тихо окликая: «Федька, эй ты?», потом, от
кинувшись на бок и слушая постоянный нудный звон
в голове, стал саперной лопаткой вынимать землю, по
ка не наткнулся на Федькины ноги. Ж вакин откапывал
Чудинова и все говорил, говорил, поминутно огляды
ваясь но сторонам и подавляя страх:
— Ну кто ж е так делает, разве можно в окопе плаш
мя падать? Ну кто так поступает? Землей придавило—
и капут. Ну хорошо, я привелся, а могло и не быть...
Эх ты, командир полка — не видал пинка! Вояка хре
новый, возись тут с тобой. На колешках надобно стоять,
на колешках...
А Чудинов леж ал, плотно прижавшись к земле, слов
но прислушиваясь, как дышит она. Ж вакин перевернул
Федьку, смахнул с лица землю, прислонил ухо к груди
и услышал, как далеко-далеко бьется слабое сердце,
значит, парень еще жив, значит, еще не задохнулся.
Но Чудинов вернулся в сознание лишь под вечер, он
пробовал шевельнуться и не мог. А Ж вакин рядом пе
реживал: ведь убираться надо, к своим попадать; по
тому он то и дело тормошил Федьку, которого, видно,
здорово контузило. А когда тот пришел в себя, жалобно
стал упрашивать:
— Ты слышь, Чудинов, как там, а? Ну ты попро
буй, а?
Но Федька безразлично молчал, облизывая языком
пересохшие губы, порой бестолково водил глазами по
рыжим стенкам окопа, вглядывался в тускнеющее небо,
и Ж вакин понял, что с таким Федькой каши не сва
ришь. Степа взял винтовку на грудь и шеей ощутил
скользкую тяжесть ремня, потом присел на корточки,
осторожно надвинул Чудинова себе на спину и, кряхтя
от натуги, поднялся. Федька был не сырой телом, он
ладно распластался на спине Ж вакина, но Степа-то на
голодался, да и не богатырь он — всего шестьдесят
пять кило весу, и потому с каждым шагом все неровнее
казалось ему земля и упрямее молчаливый груз.
«Хоть бы слово живое сказал. Ишь, расселся. «Воен
ным буду!» — мысленно передразнил он Чудинова, по
давляя нарастающую неприязнь, а тут еще винтовка
надоедливо елозила по животу, Степа совсем осоловел
от усталости, ему так мечталось добраться до своих,
9*
259
и просто поболтать с ребятишками, ну а там уж куда
пошлют — на то она и война... Но он дотащил Чудино
ва до перелеска и сам полежал, отходя на волглой ж ест
кой траве, как пропащая старая лошадь, потом пере
силил усталость, сломил молодое деревце, расстелил
па рогатых ветках шинель, заволок на нее Чудинова и
вновь побрел заиндевелой опушкой, хрипя нутром и
быстро наливаясь жаром.
Когда Степа поволок Чудинова по кочковатой зем
ле, Федька как-то сразу ожил, только ноги его были
вялы и непослушны. Отдавшись страшным мыслям, Ч у
динов забыл о подвигах и обо всем на свете и лишь мыс
ленно торопил Ж вакина, подгонял его, каждый раз тре
вожно замирая душой, когда Степа останавливался пе
редохнуть: «Ну ты, давай, ну-ну... Господи, не бросил
бы только! Ведь никто не узнает. Сгниешь тут, как п а
даль...»
8
Д ядя Кроня был грустен и тускл лицом, щеки его
неожиданно одрябли, стали пористыми, в глаза он ни
кому не смотрел, царапал корявым пальцем желтую
мозольку сала на клеенке, иногда вздыхал, а мать, ду
мая, что он печалится из-за нее, виноватилась, ходила
по комнате молча, заполняя стол всякой едой.
— Ну и прохиндей! Пленом вздумал попрекать, —
вдруг сказал дядя Кроня и ссутулился еще больше.
— Д а наплюнь ты на него, — пробовал утешить Ге
ля, поглядывая в окно. Ему хорошо было видно, как
Федя Понтонер тешет бревно: топор часто соскальзывал,
звенел хорошей сталью и взблескивал на сливочном
срезе дерева.
— Меня баба М арфа, можно сказать, на своем гор