Обесчещенный Джавланкул, едва выйдя из мечети и прознав о страшном злодеянии, в сопровождении нескольких правоверных отправился в канцелярию управителя, где последний клялся-божился, что преступление сие совершено не его руками.
Исполняется уже неделя, как о судьбе невинной девушки нет никаких сведений. Все мы в молитвах о том, чтобы негодяи, укравшие чужую дочь, горели в адском пламени, аминь. Молимся, чтоб в доме обесчещенного Джавланкула наступили наконец добрые, счастливые времена, аминь. Молимся, чтобы защитник несчастных и обездоленных Намазбай был вечно живой и здоровый, аблоху акбар, аминь.
Прочитав письмо, Намаз опять сложил его треугольником, опустил в карман и не спеша поднялся.
— Ты когда был в кишлаке? — спросил Кенджу Кара, все еще стоявшего, сложив перед собой руки и согнувшись в полупоклоне.
— Вчера вечером.
— О вести, которую ты принес, пока никто не должен знать, понял?
— Понял.
— А теперь иди отдыхай.
Насиба забеспокоилась, словно сердце учуяло недоброе. Может, с мамой плохо, ведь она в последнее время болела. Почему молчит Намаз-ака, о чем он сейчас думает? Спросить? Нет, в такой миг его лучше не трогать, отругает…
Но все ж не вытерпела, спросила мягко:
— Все ли в порядке?
Намаз заставил себя улыбнуться.
— Ничего особенного, дорогая.
— Я о маме беспокоюсь…
— Бог даст… все будет хорошо.
«Почему они сразу не сообщили? — думал Намаз. — И почему в это дело встрял мулла Садаф, когда письмо могла написать сама Бибикыз-хала? Может, горе подкосило ее последние силы? Как мог Мирза Хамид пойти на такую низость, хотя, возможно, его мог подговорить Байбува… Постой, но ведь известно, что Хамдамбай не одобряет сластолюбцев… Может быть, подстроили все, чтобы заманить меня в ловушку. Точно, так оно и есть. Решили, что услышу весть и сразу рванусь в Джаркишлак, а там и засада давным-давно готова. Нет, просчитались, миленькие… Бедная Одинабиби, несчастная девочка… Неужто из-за меня, Намаза, зятя вашего, они погубят тебя во цвете лет? Нет, я не могу допустить этого! Проклятые, ведь из-за вас я покинул Дахбед, четыре месяца уже никого из вас не беспокоил. Думал, ладно, погрызлись — хватит, вы успокоитесь, и я вас больше не трону, а сам шастал по степям как бешеный волк, как бездомная собака. В чем виновата безвинная девушка, хворые тесть и теща мои? Как они теперь будут жить среди людей, смотреть им в глаза?!»
ГЛАВА ПЯТАЯ. КТО УКРАЛ ОДИНАБИБИ?
Были минуты, когда Намаз хотел сказать жене, Кабулу и Назарматвею об участи, постигшей Одинабиби, спросить совета, но потом решил не делать этого. Нет, лучше, что Насиба об этом пока не знает. Будут слезы, чего доброго, еще захочет поехать в Джаркишлак, быть рядом с несчастными родителями. А там — и гадать не нужно! — на каждом шагу выставлены засады…
— Кабул-ака, — тихо позвал Намаз друга, — вы отправитесь сейчас с Насибой в кишлак Арабхану. Насибу я, брат, никому, кроме вас, не доверяю. Ведь вы ей вместо отца, разве не так? Знаете, у кого там остановиться?
— Знаю. Однако, Намаз, чует мое сердце, гложет тебя какая-то тревога. Не хочешь поделиться со мной…
— Пока не могу, Кабул-ака. Простите. Берегите Насибу.
— Сберечь-то я ее сберегу, да сам-то ты будь осторожен, Намаз. Нельзя в наше время доверяться каждому, когда твой же левый глаз готов обмануть правый, своя же нога ставит тебе подножку. Да, еще. У нас набрался целый хурджин жалоб и прошений. Хорошо бы тебе ознакомиться с ними.
— Отложим это пока, — вздохнул Намаз, потом повернулся к Насибе. — Прости, дорогая, что я опять оставляю тебя одну. У меня нет другого выхода. Так, давайте теперь прощаться. Значит, Кабул-ака, вы ждете моих приказаний в Арабхане.
— Я хотел у тебя еще спросить… — проговорил Кабул нерешительно.
— Я слушаю, — насторожился Намаз.
— Может, нам все же наведаться к тем, кто крайне нуждается в нашей помощи? Как-никак люди надеются на нас…
У Намаза было заведено, что каждый десятник, помимо главных своих обязанностей, выполнял еще какие-то. Кабул занимался сбором поступавших отовсюду устных и письменных жалоб и прошений. Люди передавали их через джигитов Намаза, постоянно пребывавших среди населения, то прося оказать какую-либо помощь, то жалуясь. Жалобы порою достигали такого количества, что Намазу приходилось неделями не сходить с коня, разъезжая и разбираясь, что к чему.