— Бек, ты за это ответишь, — прохрипел Джавланкул, сплевывая кровавую слюну. Лицо его стало неузнаваемым от побоев. — Попомни, Намаз еще жив!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. «ВСТРЕЧАЙТЕ НЕВЕСТУШЕК!..»
Посреди камышовых зарослей, раскинувшихся на пойме реки, возвышается небольшая солончаковая площадка. На ней стоит, облаченная в мужскую одежду, Насиба. Брюки заправлены в сапожки на высоких каблуках, с ремня свисает кобура с револьвером. На ней короткая белая рубаха с закатанными рукавами. Свитые тугими жгутами волосы уложены на затылке. Загораживаясь рукой от солнца, женщина то и дело нетерпеливо вглядывается в даль.
У ног Насибы сидит Намаз, сосредоточенно вырезает кинжалом небольшую ивовую палочку. Он то заостряет концы палочки, то срезает их, наносит на зеленый ствол замысловатые узоры, потом, словно недовольный своей работой, соскребает. Видно, что мыслями он витает где-то далеко.
От реки изредка набегает прохладный ветерок, освежая истомленные жарой тела, и уносится дальше, с шелестом гладя золотистые султаны камышей. Потом опять воцаряется испепеляющий зной.
— О аллах всемогущий! — вырвалось вдруг у Насибы.
— Не надо волноваться, — сказал Намаз, не поднимая головы.
— Вы только посмотрите на него: «Не надо волноваться!» — взорвалась Насиба, словно обрадованная возможностью выплеснуть на кого-то свой гнев и тем самым хоть ненадолго отвлечься от тягостных дум и страха, сковывавшего сердце. — Да, да, я знаю теперь, у вас не сердце, а камень! Иначе отпустили бы меня, когда я хотела ехать. Женщина я, оказывается! Тогда почему вы, если я женщина, таскаете меня за собой по тропам, где и дикие-то звери остерегаются появляться?!
— Ты любишь меня, потому и следуешь за мной всюду.
— Так знайте же, никогда не любила я вас, никогда!
— Не плачь, прошу тебя!
— Неужели вы не понимаете, не могу я не плакать, не могу! Сестренку мою украли, и никто не знает, где она теперь. Родных моих в тюрьму посадили. Не могу сидеть спокойно, палочку-погонялочку для осла вырезать! Я должна их спасти и спасу, и помощи просить не буду!
Подхватив винтовку, она проворно сбежала вниз, где паслись кони. Намаз отбросил в сторону палочку и в несколько прыжков догнал жену, обхватил ее за плечи и стал покрывать ее мокрое лицо поцелуями. «Отпустите!» — вырывалась Насиба, колотя маленькими кулачками по широкой груди мужа.
— Пойми, дорогая, не камень мое сердце, я ведь тоже всего-навсего человек! — Таившиеся глубоко в сердце боль, обида, беспомощность прорвались наружу, и Намаз в ярости рванул ворот рубахи. — Да ведь я сам извелся вконец, неужели не видишь, не понимаешь?!
Три дня уже Насиба плакала и обвиняла Намаза во всех несчастьях, что случились с ее семьей. Три дня уже они ссорились. Намаз и без того ходил как в воду опущенный. После встречи с Морозовым он пал духом, испытывая раздвоенность и чувство вины перед соратниками. «Я повел людей, слепо доверившихся мне, по неправильному пути, — корил он себя. — Сломал им жизнь, и за это нет мне оправдания». Морозов призывает объединяться. Намаз понимал, что это необходимо сделать. Но как? Говорить-то легко, а вот поди попробуй! Пока они станут объединяться, их всех по одному перебьют. Морозов вот предлагает с партией его связь установить. Скажем, послушает Намаз совета, установит связь. А как это воспримут соратники? Не отшатнутся ли от него: ты, мол, сам неверным стал, а теперь и нас хочешь неверными сделать?
Голова Намаза шла кругом. А тут еще стали поступать сообщения, одно мрачнее другого, о решительных мерах, предпринимаемых Гескетом. Три отряда карателей, вооруженных до зубов, вскоре начнут прочесывать кишлак за кишлаком. Понатыканные там и сям виселицы станут наводить ужас даже на самых храбрых, готовых взять в руки оружие… Волостные управители, тысячники, конечно, воспользуются предоставленным им правом, удвоят, утроят количество нукеров, которые за-ради сытого желудка да байских подачек готовы на любую подлость и злодеяние… Невозможно станет перемещаться из округи в округу, сообщаться с селениями, а значит, обеспечивать отряд фуражом, продовольствием…
У Намаза сейчас двести вооруженных джигитов, рассеянных по кишлакам. Вот если бы собрать их вместе да двинуть против отрядов господина Сусанина! Заманчиво, конечно, но бессмысленно: обученные солдаты, располагающие к тому же пушками, раздавят их как муравьев. Оставшиеся в живых потеряют всякую веру в свои силы. Легче всего, разумеется, затаиться, переждать самое тяжелое время, прекратить борьбу. Но пристало ли ему, Намазу, прятаться по пустынным степям и жить только по ночам, подобно летучей мыши? Сколько это может продолжаться?