Так, за разговором, они не заметили, как взобрались на вершину высокой горы. Отсюда ясно виднелись степи, раскинувшиеся до самого Каттакургана. Казалось, солнце сегодня освещает долину с особой щедростью и любовью. Над землей навис легкий сизый туман. Травы едва заметно колышутся, завораживая глаза, наполняя душу каким-то особым трепетом… Тишина над долиной. Мир, спокойствие… Тюльпаны застыли, ловя раскрытыми чудо-чашами благодатный солнечный свет.
Насиба была заворожена представшей перед ней красотой. Она составляла красивые букеты из тюльпанов и протягивала Намазу, будто даря ему весь белый свет, то и дело заливалась звонким, счастливым смехом. Казалось, будь у нее крылья, легко оттолкнулась бы сейчас от земли и полетела, полетела…
Вдруг словно земля качнулась у нее под ногами, небо накренилось, по телу пробежал жгучий жар.
— Намаз-ака! — закричала она испуганно.
Намаз, полулежавший на склоне и любовавшийся зеленой долиной, в один прыжок оказался рядом, подхватил ее на руки.
— Голова закружилась… — виновато прошептала Насиба.
— Устала?
— Нет. Я, кажется, замучила вас.
Опустившись на землю, Намаз положил голову жены на колени. От ее иссиня-черных волос исходил приятный, кружащий голову запах. Намаз гладил их большой, жесткой ладонью, и по мере того как он гладил волосы жены, на ее бледном лице проступала тихая, блаженная улыбка. «Знаю, как тебе трудно, дорогая, невыносимо трудно! — с горечью думал Намаз. — Кто знает, полюби ты кого другого, может, совсем иначе сложилась бы твоя судьба, не испытала бы столько бед. Я же принес тебе горе вместо счастья, волнения и тревоги вместо тихой, спокойной жизни…»
В эти дни Насиба чувствовала себя неважно. Порою вновь заявляла о себе душевная болезнь, связанная со смертью их первого ребенка и с арестом Намаза: тогда она замыкалась в себе, мрачнела, беспричинно плакала или уходила, куда глаза глядят, босая, простоволосая, неряшливо одетая. А то вспрыгивала на коня и, хлеща его плетью, неслась, не разбирая дороги…
Намаз прекрасно понимал, что это дают о себе знать постоянно удручающие ее душу страх за него, беспокойство о завтрашнем дне, боль и печаль по утратам, обида за свою несчастную жизнь, тоска по мирному, уютному очагу… Поэтому он старался не перечить ей, исполнять любое желание, окружить заботой и вниманием. Ко всему, она опять была беременна, что, несомненно, служило причиной изменчивости настроения, упадка духа. Конечно, сейчас Насибе необходима спокойная, нормальная жизнь. Но есть ли нынче на земле уголок, свободный от лжи, предательства и соглядатаев? А что, если отправить Насибу с сестрами в Коканд, к Сергею-Табибу? Старик будет рад принять их под свое крыло — Намаз знает, как Рябов переживает свое одиночество! Любопытным Сергей-Табиб может представить Насибу женой какого-либо бая, которая желает лечиться только у него.
— Насиба, — тихо позвал Намаз.
— А, что такое? — проснулась женщина.
— Послушай, что я надумал, родная. Только ты не отказывайся. Как ты посмотришь, если я отвезу тебя с сестрами в Коканд, к Сергею-Табибу?..
— Пока я жива, — покачала головой Насиба, — я не расстанусь с вами.
— Насиба, дорогая, но ты пойми…
— Намаз-ака. Вы тоже поймите меня. Никого-то у меня дороже вас не осталось на свете, — проговорила она раздельно. — И у вас нет никого, кроме меня. Я считаю своим долгом всегда быть рядом с вами, оберегать вас от опасностей. Никому я теперь не доверяю после того случая с Кенджой Кара. Нет у меня веры и Арсланкулу вашему, он прикидывается мурлычущим котенком, а сам — кровожадный зверь. Уж я-то вижу, какая у него недобрая улыбка появляется на лице, когда вы что-то говорите или приказываете. Поверьте моему чутью, Намаз-ака… У него жестокие глаза, в них таится что-то ужасное! Я боюсь этого Арсланкула!..
— Но он ведь отвел от меня страшную опасность, Насиба! И я ему очень благодарен. Ты тоже должна быть ему благодарна.
— Не знаю, умом понимаю, что должна ему верить, а душа восстает. Он все время прячет от меня глаза, словно, заглянув в них, я прочту его сокровенные мысли.
— Может, тебе только кажется?
— Ах, если бы так!
Беспокойство и тревогу жены Намаз истолковал как следствие ее беспредельной любви. «Точно так и мать, всеми силами души любящая единственного сына, — подумал он, — не доверяет свое чадо ни небу, ни земле, во всем видит угрозу для его жизни. Насиба любит меня именно так. И отсюда все ее страхи. И болезнь ее, наверное, в этом сказывается. Нет, ее надо лечить, обязательно лечить!..»