На следующий год, когда Томасу исполнилось восемнадцать и обучение завершилось, отец послал юношу в Испанию, где ему предстояло продолжать обучение богословию до вступления в орден иезуитов. Но в Испании, вдали от отцовского присмотра, Томас Гейдж впервые проявил хронически бесталанный дух независимости, впоследствии отравлявший всю его жизнь. В колледже Сан-Грегорио в Вальядолиде он подпал под влияние учителя-доминиканца и бесшабашно решил, что доминиканцы ему больше по душе, чем иезуиты. Нет оснований думать, что решение его основывалось на глубокой вере, и с тем же успехом можно предположить, что юный Томас просто опасался за свою жизнь, поскольку многих ставших иезуитами англичан безжалостно отсылали на родину для тайной проповеди. Томас Гейдж, возможно, искренне не желал становиться очередным мучеником в почетном списке Гейджей. Однако, по каким бы причинам он ни избрал орден доминиканцев, переход он совершил с характерной для него неуклюжестью. Вместо того чтобы попытаться смягчить отца, всем сердцем желавшего видеть Томаса в Обществе Иисуса, он затеял по этому поводу едкую переписку с родителями, которая завершилась, по словам самого Томаса, «резким и сердитым письмом… от моего отца. В нем он выражал мне недовольство всех моих друзей и родичей и собственное гневное возмущение против меня… Он добавил, что лучше бы потратил свои деньги, сделав из меня повара в колледже иезуитов, чем генерала доминиканского ордена». Чтобы яснее выразить свое недовольство, отец Томаса уведомил сына, что вычеркнул его из завещания.
У Гейджей, сторонников иезуитов, были основания гневаться, поскольку обращение блудного Томаса к доминиканцам было равносильно отступничеству. В начале XVII века религиозная вражда не ограничивалась ненавистью между папистами и протестантами. Внутри католической церкви шло жестокое соперничество между иезуитами, доминиканцами, францисканцами, мерседарианцами и другими монашескими орденами. Их взаимное соперничество не ограничивалось вопросами казуистики и догматов. Яростные политические схватки зачастую вспыхивали, когда несколько орденов спорили за одну область влияния. В таких случаях ордена не брезговали переманивать друг у друга начинающих священников (в случае с Томасом — успешно), добиваться отстранения соперников от миссионерской деятельности в избранной области или, на более фривольном уровне, вступать в упорное состязание на самый мелодичный хор семинарии. Случалось, что диспуты приобретали шовинистический характер; вальядолидский колледж Сан-Грегорио особенно славился постоянными трениями между испанцами и «иностранцами». Подобные свары едва ли способствовали серьезному религиозному настрою молодежи, и Томас Гейдж, которому — о чем не следует забывать — не оставили свободы выбора призвания, был не единственным клириком, мало думавшим о духовной стороне и менявшим ордена ради карьеры и честолюбия.
Итак, в мае 1625 года Томас Гейдж, двадцати двух лет от роду или около того, не слишком озабоченный религиозными вопросами, очутился в доминиканском братстве в Хересе. В это время папский посланец объезжал монастыри с целью вербовки миссионеров на Филиппины. Один из друзей Томаса и бывший однокашник по имени Антонио Мелендес уже вызвался стать миссионером, и молодой англичанин, вполне естественно, подумывал присоединиться к нему. Недостаток религиозного пыла возмещался у Гейджа непреодолимой тягой к странствиям. Он решил отправиться в путь, чтобы, как он потом говорил, «пополнить изучение природы познанием богатой Америки и цветущей Азии». Ему хотелось повидать мир, и бродячая жизнь миссионера-доминиканца предоставляла к тому отличную возможность. И вот они с другом Антонио и молодым монахом-ирландцем из того же монастыря покинули Херес и на ослах добрались до Кадиса, где влились в большую группу доминиканцев, нетерпеливо дожидавшихся выхода в море Индийского флота, ежегодно отправлявшегося в Новый Свет.
Официально Томас Гейдж ни в коем случае не мог попасть в доминиканскую миссию на западе. По испанским законам англичанам запрещалось посещение испанской Америки, а чтобы добраться до Филиппин, Гейджу и его спутникам священникам надо было высадиться в Веракрусе на восточном побережье Мексики, пересечь Мексику из конца в конец и сесть на манильский галеон, направлявшийся в Акапулько. Испанские власти рассматривали всякого англичанина, независимо от его политических взглядов, как потенциального шпиона, и Совет Индий боялся именно того, что вскоре и случилось: что чужак, побывав в карибских колониях, откроет завистливому миру, как ненадежна власть Испании в ее колониальных владениях. Такое разоблачение испанские власти стремились предотвратить любой ценой, и Томасу Гейджу необыкновенно повезло, что его не перехватили в Кадисе и не вернули назад. В самом деле, другой английский священник, живший в порту, прослышал, что Томас ожидает корабля в Америку, и поднял тревогу. Губернатор отправил отряд искать Томаса, но того вовремя предупредили. Он тихо ускользнул, в одиночку прокрался на корабль и спрятался в пустой бочке из-под галет. Там он и оставался — с ведома своих спутников-доминиканцев, не желавших лишиться подающего надежды миссионера, — пока сигнальный выстрел не объявил о выходе флота в открытое море.