На самом деле мать отправилась в Прескотт, чтобы твердо поговорить с дядей Джеральдом — о завещании и о том, чего нам ждать; ничего не скажешь, прекрасный способ провести праздники.
И я еду не просто так: боюсь, хотя мать в это и не верит, дядя Джеральд опустится так низко, что начнет спекулировать моим будущим. Именно так и случится! «Разве ты не хочешь обеспечить будущность Шарлотты? — будет вкрадчиво увещевать он. — Не прискорбно ли будет, если с ней что-то случится?» Но если мне улыбнется удача и мой очерк напечатают, я стану корреспондентом, а значит, смогу сама о себе позаботиться. Не хочу быть обузой или разменной монетой в споре.
Но сейчас, сидя в конце вагона первого класса, я боюсь, что мне придется заплатить за свое упрямство.
Позади меня — запертый вагон с ценным грузом, еще дальше — остальные вагоны с пассажирами, оттуда доносятся невнятные повелительные окрики. Впереди хлопает дверь нашего вагона, и я наклоняюсь к чемодану, стоящему у моих ног, нащупывая ствол самого дорогого отцовского пистолета, который взяла на всякий случай, хотя и не думала, что он действительно может понадобиться. Я хватаю его, засовываю под жакет и прижимаю к себе.
— Не прятать руки! — кричит, залезая в вагон, какой-то коренастый человек. Его лицо скрыто под мокрым от пота платком, а шляпа низко надвинута на лоб. — Руки вверх, и вас не пристрелят.
Пассажиры без малейшего энтузиазма выполняют приказ, но я не собираюсь выпускать из заледеневших пальцев отцовский пистолет. Скорчившись в кресле, хватаю ртом воздух и думаю: может, если я покажусь маленькой и напуганной, грабитель не заметит, что мои руки спрятаны под жакетом? Появляется второй бандит, высокий и худощавый, его лицо тоже закрыто, он обходит первого и идет вперед по проходу.
— Мерфи! — кричит ему первый и швыряет холщовый мешок. Человек по имени Мерфи ловит его.
— Ценные вещи! — говорит он, наклоняясь к ближайшему сиденью.
— Часы и кошельки! — добавляет коренастый. — И твои украшения тоже.
Я толкаю шерифа ногой. Никакой реакции. Он спит, привалившись к окну, зажав в руке темный платок. Я помню, как сильно он кашлял, когда мы садились на поезд в Юме. Похоже, он, как и мой отец, проигрывает безнадежное сражение с туберкулезом.
— Что это у тебя на пальце, дай сюда, — говорит коренастый пассажирке впереди.
— Но это обручальное кольцо! — отвечает женщина.
— Хочешь, чтобы тебя прикончили прямо сейчас?
Женщина, задыхаясь от рыданий, падает на пол,
однако бандит не пускает в ход оружие. Непостижимо, как шериф может спать в такое время, даже с учетом его состояния! Человек по имени Мерфи подходит к моему ряду. Боковым зрением я вижу холщовый мешок, который болтается у него в руках, и сжимаю рукоятку пистолета под жакетом.
— Драгоценности! — бросает он мне. На нем грязные штаны, бледно-голубая рабочая рубаха с пятнами пота на воротнике и шейный платок того же цвета, что и рубаха. А вот шляпа на нем из дорогого плотного фетра, высокая, с широкими полями, вокруг тульи обвит затейливо сплетенный кожаный шнурок. Слишком броская шляпа для грабителя и убийцы, наверняка снял с кого-то. Я запоминаю все подробности. Первое, что нас попросят сделать, когда мы, ограбленные подчистую, доберемся до города, описать нападавших.
— У меня нет ничего ценного, мистер, — говорю я, стараясь не смотреть на него.
Однако я чувствую его взгляд и, когда осмеливаюсь поднять глаза, обнаруживаю, что он внимательно рассматривает меня: небольшой чемоданчик у моих ног, затем черное траурное платье, наброшенный на плечи отличный зимний жакет, мой подбородок, нос…
— Серьги, — произносит он.
Крошечные жемчужные сережки отец подарил мне на шестнадцатилетие месяц назад. Я трясу головой. Отдать дорогой для меня памятный подарок этому мерзавцу, никчемному грабителю поездов, который отбирает у людей честно ими заработанное? Ни за что.
— Сережки, — повторяет он, — клади их в мешок, и никто тебя не тронет.
Черта с два.
Я злюсь на весь мир — на отца за то, что оставил нас с мамой одних, на закон, который не может приструнить этих бандитов, нападающих на безобидных пассажиров, на дьявола, который создал отъявленных злодеев, вроде того, который стоит сейчас передо мной. Губы предательски дрожат, выдавая мой страх. Я кусаю их, пытаясь сдержать дрожь. На лице бандита мелькает выражение, свидетельствующее, что хотя грабеж для него — дело привычное, ему не хочется лишний раз вспоминать, что его жертвы — живые люди и что они могут бояться, дрожать и плакать. Пожалуй, это можно использовать в моих интересах.