— Невероятно, — бормочу я ему в спину. — Ты никого не щадишь, даже своих товарищей.
Он оглядывается через плечо:
— Вообще-то один из них застрелил шерифа, который ехал с тобой в поезде.
— Ты убил его не потому, что он застрелил шерифа, — выпаливаю я. — И не потому, что он гнусный и подлый злодей. Ты это сделал, чтобы спасти свою шкуру.
— И поэтому тоже. К тому же Кэти беременна… — говорит он, указывая рукой на живот. Он поворачивается и идет за хозяйкой дома к сараю. Не могу не признать, что это слегка меняет мое отношение к нему. Я ненавижу себя за то, что радуюсь смерти того ублюдка, который застрелил шерифа. Жаль, что это сделал Малыш Роуза, а не слуги закона. Но хуже всего, что его слова начинают казаться мне правдивыми. Похоже. он старается сбежать из банды, иначе не пристрелил бы тех двоих. Может, у него есть остатки совести, раз судьба Кэти ему небезразлична. И все же, это Малыш Роуза, разбойник, который вполне мог прикончить своих сообщников, чтобы завоевать расположение. Возможно, это часть его плана, рассчитанный ход, призванный ослабить бдительность Кэти. Ему нужно то же, что и мне, и, хотя сейчас Кэти не открыла имени того ковбоя, когда-нибудь она скажет его тому, кто заручится ее доверием.
Вдали раздается скрип колес, и показывается фургон Кэти. Впереди на нем висит фонарь, и в его мягком оранжевом свете я различаю ее фигуру на козлах, в руках у нее поводья. В фургон впряжены две лошади. Малыш сидит позади. Фургон не слишком нагружен. Скорее всего, она едет недалеко или собирается остановиться у друзей. Возможно, и то и другое.
Натянув поводья, Кэти останавливает фургон.
— Ты действительно попала в беду? — обращается она ко мне. — Иногда людям кажется, что им нужен наемный убийца, а на деле им нужно время, чтобы примириться со случившимся. Месть — не всегда выход.
— Это не месть ради кровопролития. Это — необходимая расплата за жадность, и пуля будет крайней мерой. Мой дядя нечестно ведет дела, и он намерен присвоить состояние моего отца, принудив мою мать к замужеству, а если не ее, то меня. В том случае, если одна из нас не согласится, другую убьют, чтобы…
— Ясно, ясно. Можешь не излагать всю эпопею.
— Почему ты не хочешь обратиться к властям, Вон? — Малыш подал голос из фургона. Он прислонился к борту и выглядит довольным тем, как все обернулось, ведь он поедет в комфорте. А я стою здесь, перепуганная, ведь мой мир разваливается на куски. — Это у тебя прекрасно получается.
— Дядя уже подкупил многих, и я не могу рисковать, доверившись не тому человеку. Мне нужен наемный убийца. Кто-то, кто сможет его как следует припугнуть, а если это не сработает, выстрелить и не промахнуться.
Вот любопытно, — продолжает рассуждать Малыш, — почему люди, которым не помог закон, сразу бегут за помощью к преступникам.
— Одинокий стрелок — это не банда воров и мародеров.
— Хватит, — приказывает Кэти. — Полезай в фургон, девочка. Я расскажу вам о том ковбое по дороге.
— Что? — говорим мы с Малышом одновременно.
— Ты едешь или нет? Второго приглашения не будет.
Я не могу вернуться домой, не подвергая опасности мать или себя. И у меня только несколько дней, в лучшем случае недель, чтобы избавить нашу семью от бульдожьей хватки дяди Джеральда. Если Кэти согласна раскрыть имя того ковбоя только в фургоне, у меня нет выбора.
Опять мне приходится путешествовать с Малышом Роуза. По крайней мере, на этот раз у меня есть пистолет.
Глава двадцать вторая
Шарлотта
Перед тем, как тронуться в путь, Кэти берет за поводья лошадей Малыша Роуза и двоих бандитов, которых он застрелил, и разворачивает их в сторону Прескотта, затем уверенно хлопает каждую по крупу. Две пускаются вскачь, а третья тащится медленно и устало, но, похоже, все они вернутся в город.
Я привязываю лошадь дяди к фургону, а Кэти идет к мескитовому дереву, чтобы накинуть веревочную петлю. Вид у меня, должно быть, обеспокоенный, так как она говорит:
— Нечего морщить лоб. Это просто сигнал. Мой муж поймет, где я, как только это увидит.
Это самый мрачный сигнал, какой только можно придумать. Почему не повесить на дереве яркий шарф или одеяло? Наконец, оставить записку. Наверное, смысл в том, чтобы на дереве висело что-то не привлекающее особого внимания и в то же время заметное издалека. Я забираюсь в фургон. Малыш Роуза сидит в глубине, так что я подвигаюсь как можно ближе к козлам.
— Я вообще-то не кусаюсь, — говорит он.
— Ты не доказал, что заслуживаешь доверия, так что лучше я приму меры предосторожности.