— Неправда! Я просто хочу…
Он смотрит так снисходительно, что слова застревают у меня в горле.
Я скрещиваю руки на груди.
— Так ты возьмешься за это дело или нет?
— Чтобы ты выдала меня шерифу еще до того, как остынет тело? Нет уж, благодарю.
— Я тебя не выдам.
— Как скажешь, Вон.
И я слышу: «Ты не умеешь лгать, Вон».
Малыш продолжает чистить щеткой бока лошади, ловко и умело, даже красиво. Потом он набрасывает на спину лошади одеяло, называя ее «девочкой», и ласково проводит рукой по холке. Он словно забыл о моем присутствии.
— Послушай, ты же Малыш Роуза. Почему ты не возьмешься за это? Я заплачу, когда дело будет сделано.
— Я не собираюсь делать это для тебя ни за деньги, ни даром.
— Что же ты намерен, поселиться здесь навечно? Думаешь, Кэти тебе выделит комнату, когда родится ребенок и вернется ее муж? От прошлого не убежишь. Помоги мне, а я расскажу твою историю, и на всей Территории узнают, как ты изменился.
Он оборачивается.
— Если моим собственным словам нет веры, почему ты решила, что поверят тебе?
— Ну, во-первых, я не преступник. Во-вторых, я репортер «Утреннего курьера».
— Тогда в дилижансе ты сказала, что только хочешь им стать.
— Да, я еще не напечатала по-настоящему большой статьи. — Так оно и есть. — Но твоя история может ей стать.
— Верно, — хмыкает он презрительно. — Ведь любое печатное слово — святая истина. И то, что обо мне напечатали несколько лет назад и до сих пор пересказывают, может отменить одна-единственная статья.
Я вижу сомнение в его глазах, но и надежду, что это и вправду возможно — стереть его историю, словно мел с грифельной доски, и дать ему новую жизнь.
— Так ты правда пишешь в газету? — Рукава у него закатаны до локтей, и я различаю шрам у него на руке. Если все, что он рассказал, так и было, он и впрямь попал в передрягу. Но ведь Малыш делал ужасные вещи, чтобы спастись, обезопасить себя, так что и я могу чуть приврать с той же целью. Спасти свою мать, обезопасить наше будущее…
— Да, — говорю я, пока хватает смелости. — Я пишу в газету.
Молчание.
— Дай мне подумать, — говорит он наконец.
У меня нет лишнего времени, но нельзя торопить события.
Отец говорил, что человек не может вести два боя одновременно. И хотя я мечтаю увидеть, как всю банду Роуза повесят за их преступления, дядя меня волнует больше. Я переживу, что Малыш Роуза ускачет и скроется за горизонтом, если он примет мое предложение. Какие бы грехи на нем ни висели, я верю, когда он творит, что хочет начать все сначала.
Если я напишу о нем когда-нибудь, я уж точно не стану живописать его героем. Но пусть он считает, что так будет. И если Малыш припугнет дядю Джеральда и убедит его вести себя разумно, я не сообщу о нем властям. Пусть себе бежит от своего прошлого и надеется, что бегает быстрее своих демонов.
Какой длинный и бессмысленный день!
Я помогаю Кэти закончить уборку, затем мы проводим инвентаризацию погреба, и Матт крутится под нашими ногами, пока идет разбор банок. Запасов Кэти вполне хватит на благополучную зимовку.
Здесь, в горах, тени ложатся раньше, чем я привыкла. Когда солнце заходит, Кэти моет в раковине картошку и передает мне. Я режу ее на четвертинки и бросаю в кипящую воду, стараясь не обращать внимания на боль в стертых ботинками пятках.
— Я хочу обратно свой пистолет, — говорю я, добавляя в горшок очередную картофелину. — Кольт, который был у Малыша.
— Так он твой? Великоват для такой миниатюрной леди. — Она хитро улыбается, словно это не так уж плохо.
— Это кольт моего отца.
Она кивает, словно понимает, хотя откуда ей. Она тоже потеряла отца, но это было много лет назад и внезапно. Она не смотрела на его долгие страдания, на то, как энергичный и деятельный человек превращается в смертельно больного, прикованного к постели. Влажный лоб, набрякшие веки, платок, пропитанный кровью, который он все время держал в руке… К концу он не походил на самого себя. Мой отец умер задолго до того, как испустил последний вздох, вот что было тяжелее всего.
Может, стоит рассказать ей об этом. Я никому этого не говорила, и, наверное, неплохо было бы наконец выпустить эти слова наружу, чтобы они больше не отравляли меня изнутри. Но когда я поднимаю голову, чтобы начать, Кэти исчезает в спальне.
Она возвращается с отцовским пистолетом и кладет его на стол. Видя его, я испытываю чувство радости и сожаления одновременно. Я радуюсь — мне удалось вернуть что-то, связанное с памятью об отце, и грущу, ведь так много дорогих для мне вещей пришлось оставить в гостинице в Викенберге.